Парадоксы Миллениума (СИ)

Даже звука своего выстрела он не слышал среди грохота набравшей обороты вертушки. В первые секунды смотрел в оцепенении на гигантскую летающую рыбину. А потом из её бока вырвались языки огня. Хеликоптер продолжал подниматься, но потом явно потерял управление, авиационное топливо полыхнуло, и машину повело в сторону рыбацкой деревни. В сторону самого Шторм-Спринга. Он бросился бежать и, возможно, поставил личный рекорд в стометровке, когда где-то за ним раздался взрыв. Тело как будто пронзило много горящих стрел. Оглушённый, он упал, но продолжал двигаться вперёд. Спина и плечи горели огнём, шея не поворачивалась. Он не мог видеть пожар позади себя и продолжал ползти, ожидая второго взрыва. Получалось очень медленно. И взрывов больше не было. Транди покидали последние силы, но глаза безупречного стрелка оставались зоркими. И он увидел Энтони. Блэк не двигался, рука его, прижатая к груди, была багряной от крови. Словно дикий зверь, словно леопард, получивший смертельную рану, но собравший силы для последнего прыжка-реванша, Шторм-Спринг в считанные секунды оказался рядом. Глаза отказывались верить увиденному. Обессиленная рука поднялась, осторожно нашла на шее друга сонную артерию, пальцы ощутили слабые медленные удары. Но кто придёт сюда — спасать их самих? Основные действа ведь разворачивались на море. В этой безвыходной ситуации оба они, израненные, были обречены. Но Транди не был бы собой, не имея извечного доступа к любой информации. И без своей феноменальной памяти. Его трубка уцелела в кармане на груди. Набрав номер, он сообщил, что они с Блэком тяжело ранены и находятся в рыбацкой деревне на косе.

— Срочно пришлите сюда врачей. Счёт — на секунды.

Облокотившись о стену хижины, он приподнял Энтони, уложил себе на грудь, зажав, таким образом, самую страшную его рану. Там, впереди, море и небо слились в одно неразделимое целое, а потом и вовсе исчезли.

***

Вокруг царила полная суета. Из слов людей нельзя было понять, что там творится со всеми — на этой безлюдной косе. Что уж говорить о вопросе, который каждую секунду задавали себе Эйрин и Анри. Нужно понять, что в гос. учреждениях ничего не вещается для всех, и они двое просто сидели в коридоре, никому не нужные, никем не замечаемые, всеми забытые. Лишь поздно вечером их пригласили поужинать, а заодно сообщили, что операция завершена, с их стороны никто не погиб, но несколько человек ранены. Интуитивно обняв друг друга, каждый шептал второму: «Это не наши!» Но худшее ждало впереди. Оба, бледные с влажными холодными руками, уже ночью прибыли в центральную клинику города и там узнали страшные для себя новости. А после — убийственная тишина и безвестность. Нет, не нужно мнить, что в лучшей клинике Тель-Авива людей держали без минимального жизнеобеспечения. Их отвели в комнаты, где они могут переночевать. Рядом поблизости можно было налить себе воды, чая, кофе, и совершенно бесплатно съесть шоколадку. Но ни он, ни она не воспользовались такими благами. Только лишь вслушивались в разговоры людей, ходящих по коридорам. Под утро Анри схватил за руку одного из этих, проходящих мимо, громко кричал. Бесполезно. Оба они всё равно так и остались без ответа о том — что там с любимыми? Что там вообще происходит?.. Прошло ещё два часа, когда Анри-Филипп узнал, что Транди в тяжёлом состоянии, из его тела извлекли тринадцать осколков, ещё столько же оставили на нём ожоги и раны. Про Блэка сообщили лишь то, что идёт операция. Спустя некоторое время, Анри-Филиппа позвали в палату. Эйрин осталась одна и нервно ходила из стороны в сторону. А после, когда операция закончилась, ей скупо сказали, что состояние пациента критическое. Но туда, где он находится, ей доступа нет. В реанимацию не пускали никого. Она просидела под закрытой дверью до полудня. А когда появился врач, просто умоляла пустить её к Тони, но ответом был лишь отказ. По щекам текли слёзы, и она хриплым шепотом вопрошала, может ли помочь, хотя бы сдав кровь. Свежая кровь всегда нужна больницам, тем более в нестабильный период. Несчастную женщину отправили в кабинет, где с неё взяли все анализы и обрекли на худшее из худших: снова ждать. Она сидела у закрытой двери уже почти без чувств, когда к ней подошел представительный мужчина в белом халате.

— Добрый день. Моё имя Самуил Каган, профессор медицины, врач хирург-реаниматолог. А вы, я полагаю, супруга?

Сперва Эйрин закивала головой, а после, спонтанно, сделала отрицательный жест руками. Но почти тут же, как выпалила:

— Как он? Скажите! Умоляю!

— Увы, радовать вас пока нечем. Все зависит от первых дней после операции.

— Я могу его видеть? Могу быть рядом?

— Увы, нет.

— Тогда скажите хотя бы, что я могу сдать кровь, сделать еще что-то, всё, что угодно! Лишь бы сделать это! Не молчите только…

Эйрин плакала. Слёзы орошали ее лицо обильным потоком, руки дрожали. Ей и самой требовалась помощь врачей. И врач был рядом, мягко обнял её и произнёс: