Парадоксы Миллениума (СИ)

— Я видел ваши анализы. Всё хорошо, вы абсолютно здоровы. Но в вашем положении нельзя быть донором крови. И вам нельзя так волноваться. Он сильный и атлетически сложенный человек. Верьте! Молитесь. А мы сделаем всё возможное.

Бедная женщина даже не сразу поняла весь смысл сказанной фразы. Она продолжала просить пропустить её к Энтони, спонтанно и сбивчиво благодарила врача. Лишь потом затихла на полминуты и переспросила:

— Простите… Вы сказали… В положении? В каком положении?

Врач чуть улыбнулся краешком губ.

— Судя по концентрации гормона в вашей крови, у вас двенадцать-тринадцать недель беременности. Так что, забудьте о донорстве, а я запишу вас к нашему гинекологу. Он уточнит срок и даст направления на все необходимые обследования.

Выражение лица Эйрин стало таким, что господин Каган тихо поинтересовался:

— Извините, а вы разве не знали?

Эйрин отрицательно покачала головой.

— Я списывала это на стресс. И раньше я никогда не была беременна.

Теплая рука легла на её плечо.

— Держитесь! И идите к врачу. Я уточнил, что он сейчас свободен и записал вас. Если всё подтвердится, хотя анализ крови — это лучшее подтверждение, то думайте о ребёнке. И доверьтесь судьбе. Ваш муж оказал неоценимую услугу Израилю, и, поверьте, наш долг сделать всё ради его выздоровления. Когда вернётесь с первыми результатами, зайдите ко мне. Я буду в своём кабинете.

Она вернулась обратно преображённая, но полностью растерянная. Она просто не знала, как сочетать сейчас великую радость с великим горем. В руках Эйрин держала папку бумаг и крохотный снимок, на котором пусть расплывчато, но угадывались черты будущего человека: голова, ручки и ножки. Согласно данных обследования, он был хорошо развит, соответствовал сроку даже в тринадцать-четырнадцать недель. А значит тогда, в Париже, у них всё получилось! Их с Энтони ребёнок, их младенец, что жил внутри неё всё это время…

Самуил Каган краем глаза изучил её бумаги, встал с кресла и, улыбаясь, заключил:

— Итак, скоро вы станете матерью. Ожидаемо, в начале мая.

Эйрин пыталась улыбаться и тихонько кивала. А он продолжал свою речь.

— И отец ребёнка — Энтони Блэксмит, лечащим врачом которого я сейчас являюсь? — Увидев очередной кивок, Каган спросил её. — И раз уж вы сами не знали о своей беременности, или не догадывались, значит, и он не знает?

— Нет, конечно. Я правда не думала даже. Или может не верила.

Мужчина прошелся по кабинету, явно что-то обдумывая. Он даже брался рукой за лоб, а после резко повернулся к своей посетительнице, застывшей, словно статуя, и произнёс:

— Мы движем вперёд науку. Но, если задуматься, не знаем ещё очень многого! И, может быть, новая жизнь внутри вас способна сотворить чудо, которого ждёт медицина двадцать первого века и нового тысячелетия… Идите к нему, Эйрин. Я провожу вас. Возьмите за руку, будьте рядом и скажите про ребёнка.

Она бросилась к дверям очертя голову, и потом вынужденно замедляла шаг, ощущая, как сердце её бьётся все чаще. Закрытые дотоле двери отворились, и она, наконец, увидела Энтони. Всё внутри сжалось в комок от вида окровавленных повязок, кислородной маски, прозрачных трубок, аппаратуры за его изголовьем. Но главное — один из этих приборов исправно тихими сигналами оповещал о биении самого дорогого для неё сердца… Каган постоял рядом немного, что-то проверил и шепнул:

— Скажите ему. Но просто держите за руку.

В тот миг её ладони уже обняли безжизненно лежащую кисть руки Блэка. Она осторожно перебирала его пальцы, вспоминая, как однажды уже делала это, и главной наградой тогда ей стало очень слабое, но ощутимое пожатие. Она говорила с ним мысленно, понимая всю бесполезность гласной речи. И как только они остались одни, прошептала главные слова:

— Тони, Энтони… Любовь моя, тебе нужно вернуться к нам. Ты станешь отцом, мой Тони! Надеюсь, это будет мальчик, тебе на радость! И ты будешь очень нужен ему. Поэтому просто вернись сейчас! Я буду рядом. Я всегда буду рядом… Я люблю тебя, Тони! Я очень тебя люблю, и наш малыш тоже.

И она была рядом — многие часы! А он так и не приходил в себя. Лишь тихие сигналы подключенного к нему прибора оповещали о главном. Утром Самуил Каган распоряжался подготовить для Тони капельницу с обезболивающим. И тогда она впервые отпустила руку любимого и сообщила о том, что знала.

— Это бесполезно. Ни один из анальгетиков не действует на него.

Врач замер и задумался. Некоторое время не говорил ничего, лишь дал отбой персоналу. А после лично увёл Эйрин в свой кабинет, допросил обо всём. Она рассказала о старой аварии, о своих медицинских изысканиях.

— Хорошо, что сказали, он может не вынести болевого шока, когда очнётся. И, я вижу, зря вы тогда мотали головой. С такими познаниями вы уже жена, а не мимолётное увлечение. Но я найду решение. Мой коллега из другой клиники изучает этот феномен. Я сейчас же позвоню ему.