ПАРАЛЛАКС 606. Том II

Давид готов был поклясться, что заметил, как блеснули серебром коронки под скупой старческой улыбкой. «Как пить дать, квазарычу шутка зашла! Такими темпами, глядишь, нормально общаться начнём». Уж кто-кто, а Мариус знал, каковы они, эти первые деньки в компании с незнакомцами. Он терпеть не мог ассоциировать себя с животными, но иначе и не попишешь; в этом крылись инстинкты, сохранившиеся с первобытных времён. Сначала идет этап молчаливой изоляции, мол, каждый сам по себе, одному хорошо, общение – это туфта, и всё такое. Виновата здесь в первую очередь честь. Это сродни собакам, которые обнюхивают друг другу сраки, прежде чем полаять и обменяться собачьими сплетнями. Потом идёт стадия прощупывания почвы. Брошенная вскользь шутка – и вот Берлинская стена между вами даёт первые трещины. Пару раз повторить второй пункт, промыть кости самым гадким надзирателям, заварить чифира на двоих, и контакт установлен. Армия туфте не научит, тюряга - тем более.

- Завтра открою вам помидоров в собственном соку, - пробубнил Родион, вытирая губы рукавом.

«Пошла вода горячая» - подумал Давид, а вслух ответил:

- А у меня отец кукурузу в гусином бульоне вываривал. Пальчики оближешь. До сих пор помню этот солёный привкус, от которого язык щиплет.

- Разменял седьмой десяток, но такого блюда отведать не довелось.

- Я тебе целую кастрюлю наварю, если мы здесь не подохнем...

- А я всегда обожала анко, - вдруг вставила Кимико.

- Что это? – с удивлением спросил Родион, точно завлекая её в беседу.

- Сладкая бобовая паста. Аналог славянского варенья.

- Не думал, что бобы могут быть сладкими. В моём первом храме из них только супы готовили.

Кимико жалобно взглянула на монаха, как смотрит ребёнок на бездомного котёнка:

- Родители приносили мне анко практически каждый понедельник. Это было ещё задолго до переезда в Токио. Я ждала маму с папой у порога, стоя на табурете и не отрываясь от дверного глазка. Принимала из их рук бумажные пакеты. Тяжёлые, с меня ростом, тащила их на кухню. Копошилась в покупках, выискивая две заветные баночки, а потом поднимала их и вопила во всё горло «Соревнование!» Одну баночку я всегда отдавала папе, и мы начинали лопать анко наперегонки... Скорее всего, он поддавался, ведь победа всегда оставалась за мною. Я даже не успевала смыть пасту с лица: отец садил меня на плечи, нёс к зеркалу, и мы хохотали над моей испачканной мордахой, как в старых семейных комедиях.

- Звучит мило, - с сожалением промолвил Родион.

Поскабливая ложкой по дну банки, Кимико продолжала:

- Однажды мы всей семьёй отправились на ярмарку в парке Синдзюку. Лето выдалось жаркое. Душно было как сегодня. Пока родители закупались, я не находила себе места. А потом заметила неподалёку высокую пирамиду из помидоров. Неудивительно, что меня потянуло её исследовать. Не знаю, как я её зацепила, но пирамида рухнула, и все эти помидоры покатились прямо на меня. Меня ими буквально засыпало: я думала, что останусь в помидорном плену навсегда; думала, родителя забудут про меня и уедут домой. В итоге они меня спасли. Отделалась испачканным платьем и шишкой на лбу. С тех пор я терпеть не могу блюда с помидорами. Мама и папа постоянно подшучивали надо мною. Как бы невзначай вспоминали тот случай...

Кимико всхлипнула. Отложив консерву, она закрыла лицо ладонями:

- Сегодня мы прошли мимо их могил.

В горле у Мариуса встал липкий ком. Он заметил, как мелькнул меж тощих пальчиков хрусталик слезы. И только тогда Давид понял, что не может с полной уверенностью сказать, кто сейчас у штурвала Кимико. Кто бы из них это ни был, ему стало искренне жаль обеих.

- С каждым днём я забываю родителей всё больше... - прошептала девушка. - Иногда мне приходится подолгу сосредотачиваться, чтобы вспомнить их лица. Их голоса, привычки. Я стараюсь не делать этого, потому что каждое воспоминание приносит мне нестерпимую боль. Но ещё большую боль мне приносит эгоизм. Как я смею уничтожать память о них? Каждый день начинается с самообвинений. С проклятий и самой лютой, которая только может существовать, ненависти к себе.

- Почему ты винишь в их смерти себя? - спросил Родион.

- Это же очевидно: всё, что произошло - результат моих поступков. От последствий не спрячешься, они как спицы в костях. Именно мои решения привели к этому. Именно я, и никто другой, виновата в гибели родителей. Они дарили мне любовь, но их дочь подставила их. А потом бросила. Сбежала, поджав хвост. Я дрожала, плакала, спасалась, но в голове даже мысли не промелькнуло вернуться и помочь им. Хотя бы... попытаться найти их... их тела. Обнять и... заглянуть в их глаза. Попросить прощения.

Морщинистая ладонь Родиона легла на худенькое колено.

- Мы сейчас не в прежнем мире, дитя. Их настоящие могилы находятся не здесь.

- Знаю. Но это ничего не меняет.

- Отпусти их, Кимико. Как бы ты ни поступила, они бы простили тебя.

- Я... я не верю, что так бывает... - девушка заплакала навзрыд. - Не верю, что можно вот так вот легко взять и простить. Если бы мама с папой узнали... они бы не захотели видеть и слышать меня. Они бы прокляли меня.