Не знаю как на кого, но на меня сильно подействовал фильм об Эдисоне. Не только подействовал, но и, вероятно, во многом определил мой путь изобретателя и экспериментатора. Я чувствовал, сколь труден этот путь, видя на экране молодого Эдисона и его поиски нужного материала для волоска в электрической лампочке. И вот наконец удача: измученный бессонными ночами, юный Томас засыпает за столом, уронив голову на руки… Встаёт утро, он протирает глаза, и — о радость! — лампочка продолжает гореть. Это был примитивный фильм иностранного производства — советское кино ещё не начиналось всерьёз. Но тысячи и тысячи моих сверстников познавали мир через экран. Видели пески пустынь, джунгли, людей и животных, населяющих разные континенты. Видели суровые льды Арктики, пустыни Сахары и Гоби, тайгу и море. После чего география как школьный предмет стала для многих ребят любимой. Почему-то мне запомнилось множество фильмов о хирургах. Демонстрировались сложные операции, и хоть это не было специфически детским зрелищем, но познание жизни на примерах мужества и подвига во имя спасения людей пробуждает в молодёжи благородные чувства.
Трудно переоценить роль искусства в воспитании юного характера. В этой связи я не раз приводил слова В.Маяковского о первой прочитанной им книге: “Какая-то “Птичница Агафья”. Если бы в то время попалось несколько таких книг, бросил бы читать совсем. К счастью, вторая — “Дон Кихот”. Вот это книга!..” Но речь шла о зрелищах, а они в ранней юности играют не меньшую роль.
Припоминается, что вначале меня воспитывали массовые зрелища, о которых я уже рассказывал, если не считать редких посещений московских театров, когда жил у матери. А в Туле я успел посмотреть и “Ревность” Арцыбашева и множество переводных комедий-пустячков адюльтерного свойства. Но, видимо, героика и благородство чистых сердец, что волновали зрителей в Вильгельме Телле и других постановках, оставили в сознании такой глубокий след, что потом я стал смотреть спектакли только романтического и героического плана.
Видимо, до конца дней не забуду гастролей братьев Адельгейм. Эти изумительные актёры-подвижники объездили всю страну, выступая даже в самых маленьких городках и селениях, и всюду несли подлинное искусство, благородство, чистоту помыслов и бурных страстей. Видел я Адельгеймов в “Кине”, “Казни”, “Уриэле Акосте”. Я был потрясён мастерством и темпераментом Роберта Адельгейма, особенно в “Кине”. Помню сцену в кабачке. Великий актёр Англии Кин пришёл к матросам, сбросил куртку и, оставшись в одной тельняшке, поигрывая великолепными мускулами, — а тогда Роберт был уже немолод, — красивым, проникновенным голосом пел, аккомпанируя себе на гитаре. В каждом его движении было столько пластики, мужественной грации, что, пожалуй, ему мог бы позавидовать самый прославленный артист мирового балета. Сдержанная страсть артиста потрясала зрителей. Помню сцену с его соперником — принцем Уэльским: Кин поставил ногу на стул, облокотился на колено и с нескрываемым презрением к этому аристократическому отпрыску произнёс: “А теперь, лорд такой-то… (идёт подробное перечисление всех его титулов)… пошёл вон!” Зал замирал от восторга, а я думал: какой же смелостью и ненавистью к подлецу, — а таким подлецом был принц по пьесе, — надо обладать, чтобы так произнести эти слова. Я, наверное, никогда этого не сумею. Но артист учил меня благородному гневу в защите чести женщины, и, может быть, потому это и нашло отражение в моих книгах?
Меня потрясла трагедия Уриэля Акосты и та страсть, с которой Уриэль отстаивает свои убеждения. Я видел Адельгеймов в ролях Уриэля (Роберт) и Бен Акибы (Рафаил): “Было, всё было…” Видел в ранней своей юности и потом, уже зрелым, много повидавшим человеком. Это случилось на праздновании юбилея братьев Адельгейм. И сравнивая волнения юности от игры прославленных артистов с тем ощущением, которое испытывал на этом юбилее, понял, что настоящее искусство не стареет.
Да, хорошие у меня были воспитатели.
В Тулу приезжал и прославленный Художественный театр. Я видел несколько его спектаклей. И вот однажды, проходя к городскому театру по небольшой улочке, которая шла вблизи дома, где я жил, слышу удивительно знакомый голос:
— Вы посмотрите на этот великолепный закат.