Складываю руки на груди и жду, пока Кевин обратит на меня внимание, но он, как назло, не торопится. С силой давлю на кнопку «выкл», погружая кофейню в тишину, и прочищаю горло. Он поднимает взгляд и замирает с тряпкой в руке, как и прежде, я не понимаю, что творится у него в голове, но во взгляде проскальзывает нечто такое, что дает понять: он узнал меня!
Вскидываю подбородок, словно готовлюсь получить «Золотой глобус»[38]
.Спустя долгую минуту молчания он оставляет в покое столешницу и подходит ближе к кассе.
– Чем могу помочь? – спрашивает он отстраненным, почти скучающим тоном.
Толпа за окном не редеет.
– Да брось ломать комедию, ты же узнал меня.
– Напротив моего дома висит двадцатифутовый билборд с твоим лицом. Так что да, я узнал тебя, Пеони Прайс.
– Так ты все-таки помнишь меня? Меня прежнюю?
– Помню, как человека, который отказывался выполнять свои прямые рабочие обязанности и мешал мне выполнять мои.
– Кевин, я больше тут не работаю, – заявляю я, самым что ни на есть серьезным тоном. – Никогда не работала. Если кому-то расскажешь, я буду все отрицать. – Я грожу ему наманикюренным пальцем.
– Крег, – поправляет он и возвращается к протиранию поцарапанной столешницы.
– Да оставь ты ее, она и так чистая, – прошу я, морщась. – Тебя разве не удивляет происходящее?
– Что конкретно? Тот громадный афроамериканец за окном? Или толпа зомби?
Мы бросаем взгляд на Боба и незнакомцев за стеклом, а потом возвращаемся к разговору.
– Как это? – Я кидаю сумочку на ближайший стол. – Ты посмотри на меня! Я чертовски богата, за мной бегают папарацци, к тому же я выгляжу как королева красоты, а вчера была никем: мыла эти чертовы чашки и терпела твою унылую физиономию. Но заметь… – Я поднимаю указательный палец и продолжаю: – Я не забыла о тебе, даже говорю с тобой.
– Не знаю, как наличие дорогой одежды вдруг делает тебя кем-то.
– Завидуй сколько влезет, только все, о чем я говорила, сбылось. Я стала тем самым исключением, как бы ты ни убеждал меня в обратном.
– Это определенно знаменательный день в твоей жизни. – Он убирает тряпку и вытирает руки о передник. – Жаль, его нельзя поставить в рамочку.
– Да ты хоть знаешь, кто я теперь?
Он прищуривается:
– Пеони Прайс, я полагаю.
– Да нет!
Он выходит из-за барной стойки и двигается к столику у окна.
– То есть да, технически да…
– Почему они зовут тебя Пенни?
– Я… я не знаю… – бормочу я заплетающимся языком. – Разве это имеет значение?
Он берет со стола пустые чашки и уходит за дверь с круглым окном, ведущую на кухню, и спустя минуту возвращается. Толпа за окном немного утихомиривается.
– То есть, – заключает он, – они изменили твое имя, но ты даже не поинтересовалась почему?
– Важно лишь то, что теперь я не уборщица без цента в кармане.
– Ну что ж… – Он подается вперед, опершись ладонями на столешницу. – Прими мои поздравления.
– Мне они не нужны.
Он со свистом выдыхает.
– Ты ничего не понимаешь, Кевин…
– Почему же? – прерывает он. – Ты была бедной, а стала богатой, была никому не известной, а стала знаменитой, залипала на манекены в соцсетях, а теперь стала одним из них – это простое уравнение, его нетрудно понять.
– Тебе не кажутся странными эти изменения?
Вопрос повисает в воздухе.
Я усаживаюсь на барный стул, уставляюсь на худые коленки и не без смущения признаюсь:
– Вчера я кинула монетку из банки для ругательств в унитаз. В детстве мы с Мелани думали, что это поможет в исполнении любых желаний. Знаю, это глупо. Я вчера почему-то вспомнила об этом и загадала новую жизнь… И это сбылось.
Он смотрит на меня взглядом «пора-звонить-санитарам» и «где-моя-смирительная-рубашка». Или мне это кажется?
– Ты же не думаешь, что монетка в унитазе исполнила твои мечты?
– Нет, но… – Я пожимаю плечами. – Но как-то же это сработало. У меня голова идет кругом, ведь я не понимаю как.
– И я не знаю – это и неважно. Не поверишь, но для меня ничего не изменилось.
– В это я как раз верю, – признаю я и снисходительно добавляю: – Каково это – попасть в другую вселенную и оказаться тем же неудачником?
– Стабильно.
– А я теперь известная актриса, и мой парень, чтоб ты знал, самый красивый мужчина на планете.
Его и без того темные глаза становятся совсем черными.
– Не понимаю, чего ты ждешь.
Я не знаю! Наверное, другого приема, возможно, восхищения и благоговейного трепета, в идеале – красной ковровой дорожки, расстилающейся под ногами в туфлях-убийцах от Prada.
– Монетка в унитазе, ты в Голливуде. Мечты сбываются. Я тебя поздравляю. Но я здесь не для того, чтобы тешить твое самолюбие.
– Нет, конечно. Вот еще! – фыркаю я.
– Кофе? – спрашивает вдруг он.
– Нет, – морщусь я. – Не буду пить твой дешевый кофе. Не сегодня.
Он мягко улыбается, отчего на щеках появляются ямочки, которые делают лицо приятным, даже красивым.
– Тогда я не знаю, чем тебе помочь.
Я закипаю оттого, что он выставляет меня жертвой, хотя из нас двоих именно он натирает столешницу.
– Ты… ты ужасен. Понял?
– Да, ты права, – кивает он. – Я неудачник, работающий бариста в кофейне.
– Ты отвратителен!
– И это я помню.