Параллельные (СИ)

— А, что? Да. Слушай, а давай напьёмся? Отпразднуем крах моей веры в институт брака.

— Тебе же нельзя.

— Ну мы по чуть-чуть… — и вновь жест «на донышке».

— Нина, — с упрёком протянул он.

— Да что Нина?! Я уже больше тридцати лет Нина и чертовски устала от того, что все учат меня жизни.

***

Дни сменялись неожиданно резво, а я вместе с ними шла на поправку. Этот период запомнился мне обилием разговоров и попытками наметить хоть какой-то план на жизнь.

— Я его убью, — бушевала одним прекрасным утром мама, ворвавшись в мою палату. — Где эта скотина? Я его на кусочки порву, — правда, её праведный гнев крайне быстро сменился приступом ужаса. — Ты только посмотри на себя! Что он с тобой сделал? А я ведь всегда предупреждала, что от этого брака ждать добра не стоит!

Я бы могла напомнить ей многое другое, но не стала, в конце концов, сейчас мама была на моей стороне, а всё остальное — такие мелочи.

От Гельки, если честно, я ждала ещё более бурной реакции, вплоть до реального предложения найти киллера, чтобы тот отстрелил Нечаеву яйца. Но к моему удивлению, подруга выдала совершенно иную реакцию, придя ко мне зарёванной и подавленной.

— Мне так жаль, — шепнула она и чмокнула меня в лоб.

— Эй, эй, — возмутилась я. — Не торопись меня хоронить, рано ещё.

— Я не хороню, я переживаю. А ведь вы с ним были такая пара! Вам все завидовали. Может быть, всё ещё наладится…

В этом месте я глянула на подругу как на идиотку и задумалась: а не настало ли время пересмотреть наши отношения?

Встреча со смертью лицом к лицу сделала меня безапелляционной в принятии решений.

Илья всё это время держался где-то в стороне, ни разу так и не появившись в моей палате. Но я интуитивно знала: он рядом и наша встреча повторится ещё не раз.

А вот приход Карины накануне моей выписки я предсказать не смогла.

Глава 9.

Илья

— Нечаев Илья Николаевич, — ворвался в мою больную голову казённый голос, — вы задержаны по подозрению в убийстве гражданки Павловой Марии Александровны.

Не знаю, что больше меня шокировало в этом заявлении — Машина смерть или собственное задержание. Наверное, всё же убийство. Первые пару дней своего заточения я провёл в прострации, сидя в обезьяннике и смотря в одну точку. Даже на допросах ни на что толком не реагировал, лишь хмурил брови и грыз губы, чем нереально бесил служителей правопорядка.

— Я понимаю, — ломал передо мной комедию следователь, — дело молодое. Любовь-морковь, а потом бац — и поругались. Ну вспылил, с кем не бывает. Наверное, реально взбесила. И убивать ты её не хотел, только попугать, ножичком… Ну признайся ты в этом, будь мужиком, тебе же это самому потом на суде в зачёт пойдёт.

При слове «ножичком» мне сделалось вконец тошно.

Да и в целом чем больше я узнавал подробностей случившегося, тем сильнее это начинало разъедать меня изнутри, как если бы действительно был причастен к этому. Машкина смерть всколыхнула во мне что-то такое… до боли знакомое, но будто бы выдворенное за границы сознания. И я всё никак не мог понять, что именно… На душе было муторно. Я одновременно и скорбел по ней, и злился — за то, что предала меня, за то, что глупостей натворила.

Если описывать кратко, то Машку нашли недалеко от того места, где жили мы с дядей Ваней, с несколькими ножевыми в области живота. Исходя из какой-то своей ментовской логики, понятной только ему, следователь сделал вывод, что убийство было совершено на почве личных неприязненных отношений. А как выяснилось позже, главный мотив — месть — был именно у меня.

— Но я был дома, — отбивался я как мог, — у меня есть свидетели.

Со свидетелями оказалось туго. Дядя Ваня пришёл домой слишком поздно, когда я был уже изрядно пьян, а вот соседей, слышавших наш скандал с Машей, оказалось предостаточно.

В довершение ко всему после вскрытия выяснилось, что моя бывшая зазноба была… беременна.

— Оба-на, — присвистнул один из оперов, — а вот и ещё один мотив.

Вероятность того, что за один вечер я потерял не только любимую девушку и ещё своего ребёнка, послужила последней каплей… и я закрылся окончательно. На самом деле улики против меня были лишь косвенные, и любой мало-мальски адекватный адвокат смог бы разнести все доводы в пух и прах. Но адвоката у меня не было, ибо назначенного государством я слёту послал в пешее сексуальное. Не то чтобы специально, но больно уж настырным показалось мне его стремление выведать подробности наших взаимоотношений с Махой. Наверное, это была паранойя, а может быть, я просто был неспособен говорить про Машу в прошедшем времени, желая сохранить лишь лучшее в памяти о ней.

В СИЗО я отсидел почти два месяца, которые отложились в моей голове одним монолитным куском отчаяния. Не скажу, что меня ломало именно из-за заключения, но вот мысль о том, что все считают меня убийцей, угнетала.