Параллельные (СИ)

За всё время моего заточения навещал меня один дядя Ваня, да и то наши встречи больше походили на игру в гляделки. Что говорить, никто не знал, ему явно было неловко в этих казённых стенах, пропитанных человеческим отчаянием и безнадёгой. Наверное, здесь было хорошо сходить с ума, но проверять не хотелось. После пятнадцатиминутного молчания дядька обычно вставал на ноги, сдержанно хлопал меня по плечу, выдавая что-нибудь высокофилософское:

— Ну-ну, всё наладится, — и уходил.

Больше моей судьбой не интересовался никто. И даже отец, которому я однажды попытался позвонить, отказался со мной разговаривать. Для них я был монстром.

А потом… А потом всё случилось как-то слишком резко, и я даже не успел понять, как все обвинения против меня были сняты.

— Мы сделали тест на отцовство, — сообщил мне следователь, светясь от осознания собственной «гениальности», — и выяснили, что Мария Александровна была беременна не от вас.

Испытал ли я в этот момент хоть какое-то успокоение? Наврядли.

— И тогда мы решили копнуть дальше и поискать отца ребёнка.

В общем, Маха действительно умудрилась найти себе принца на белом коне, вернее, порше. Её одногруппник был сыном какого-то высокопоставленного чиновника. И разглядев в этом большие перспективы, моя зазноба ринулась в бой… то есть соблазнение приятного во всех отношениях юноши Артёмки. Юноша не сильно сопротивлялся и соблазнялся вполне охотно, пока не… Маша не залетела и не потребовала на ней жениться. Артёмка растерялся, ибо жениться совсем не хотел, а тем более становиться отцом в столь нежном возрасте, о чём он и сообщил гражданке Павловой Марии Александровне. Но Мария Александровна была не промах, и пригрозила ему закатить такой скандал, что мало не покажется. Наш герой-любовник испугался и пошёл каяться папе-чиновнику. Тому скандалы были не нужны, поэтому Артёмка огрёб ещё и от родителя, пообещавшего лишить единственного отпрыска не только белого порше, но и всех остальных благ.

И вот тогда мой конкурент не придумал ничего лучше, чем расправиться с неугодной ему любовницей. Сначала он навешал Машке, что согласен на всё, и потребовал у неё, чтобы она срочно рвала отношения со мной, ибо он её любит и бла-бла-бла… а уже потом подловил её, возвращающуюся тёмным вечером от меня, в подворотне и… шесть раз пырнул кухонным ножичком, поставив в этой истории большую кровавую точку. Правда, по итогу точка превратилась в многоточие.

***

Самое поганое, что, выйдя из СИЗО, никакого облегчения я не испытал. На душе было всё так же тяжко и грязно… И отчего-то стыдно, словно это из-за меня развернулась вся эта история.

Первым делом поехал к родителям, до последнего надеясь на радушный приём. Во мне бурлило какое-то детское и совсем наивное желание объяснить им, что это не я, что я не виноват. Увидеть, как с облегчением выдохнет отец и… обнимет меня.

С объятиями не сложилось. Впрочем, как и со всем остальным. Дверь мне открыла Людмила и… залепила мне смачную пощёчину, гулкое эхо которой разлетелось по всему подъезду.

— И ты посмел ещё сюда прийти! — голосом, полным ненависти, выдала мачеха. — Да как ты посмел?!

Первой мыслью было то, что они, должно быть, ещё ни о чём не знают.

— Подождите, — быстро затараторил я, — меня оправдали, они нашли убийцу…

Оборвала меня вторая пощёчина. Настолько сильная, что у меня даже в голове зазвенело.

— Это ты! — закричала женщина. — Это ты Машеньке голову запудрил, совратил её! Заставил свернуть с пути истинного…

Постепенно её крики превратились в форменную истерику, и вместо пощёчин посыпались хаотичные удары. Я сопротивлялся и даже смог перехватить её руки, ограничив её трепыхания. Но тут из глубины квартиры появился отец. И опять-таки я понадеялся, что он встанет на мою сторону. Но отец лишь скривился и потребовал:

— Пшёл вон отсюда. Ты опять всё испортил.

***

Зарёванная Каринка нагнала меня уже на улице, с разгону влетев в меня.

— Прости, — рыдала она, — прости! Это я рассказала про вас с Машей, но они говорили, что это ты во всём виноват…

***

Из универа меня отчислили. Впрочем, я не особо расстроился, вдруг потеряв всякий интерес к прежней жизни. Если раньше высшим счастьем мне казалось сунуть свой нос в очередной механизм и понять, как и что работает, то теперь это всё выглядело каким-то мелким и несерьёзным. Мне хотелось чего-то большего, вырваться из этой убогости, где я был неудачником, от которого все отвернулись. Хотелось прыгнуть выше головы, чтобы все, открыв рты, схватились за головы и… если и не раскаялись, то уж точно поняли, что я чего-то стою.

— Падать всегда больно, — качал головой дядя Ваня, который единственный всё это время поддерживал меня, — но если не попробуешь, не узнаешь.

Поэтому повестка в армию пришлась очень даже к стати. Ощущение было такое, словно жизнь давала мне ещё один шанс уйти туда, где никто не знал ни меня, ни моей истории. Где даже я сам мог забыть о том, каким дерьмом обернулось моё житьё-бытьё.