Параллельные вселенные Давида Шраера-Петрова

Можно написать целую книгу – историю больших и малых обид, нанесенных, намеренно или случайно, незнакомыми людьми и вроде бы приятелями, во время работы, на стадионе, в метро и в застолье. К дискриминации не привыкаешь, как не привыкнуть негру к своей черной оболочке, посланной ему Богом в наказание за неизвестные бедному негру грехи [Шраер-Петров 2014: 97].

Автору «Доктора Левитина» не суждено привыкнуть к подобным инцидентам. Советская жизнь находит способы и дальше давать ему пощечины, особенно после того, как он вместе с семьей подает заявление на выезд в Израиль и они становятся отказниками.

Разворачивая в романе размышления об антисемитизме и положении евреев в советском обществе, Шраер-Петров наполняет его автобиографическими отсылками. Автобиографическая линия повествования приводит читателя к еще одному драматичному инциденту. К этому времени автор уже окончил медицинский институт, а теперь завершает службу в танковых войсках в Белоруссии. Он – лейтенант медицинской службы, его отправляют на учения. Вместе с другими офицерами он принимает участие в охоте на скворцов. Подстрелив несколько десятков птиц, офицеры их собирают и приносят в лагерь, где повар-солдат – призывник из маленького городка под Винницей – тушит добычу с картошкой. Повар был «ужасно застенчив по природе, и застенчивость его усиливалась оттого, что он картавил и шепелявил, произнося практически любой звук русского алфавита» [Шраер-Петров 2014: 98–99] (именно это и принято называть «еврейским акцентом»). Речь, разумеется, идет об уязвимости молодого еврея, особенности речи которого делают его готовой мишенью для насмешек и даже для издевательств. Вскоре выясняется, что одному из офицеров жаркое не понравилась – он предъявляет повару оказавшуюся в кастрюле плохо ощипанную тушку скворца. Держа птицу в руке, офицер набрасывается на повара: «Так ты, мерзавец, решил поиздеваться над русскими офицерами?» «Пхостите, тавахищ стахший лейтенант», – испуганно отвечает повар и начинает пятиться.

Другие не успели вмешаться – офицер «насадил злосчастного скворца на прут и смазал им по лицу солдата»: «Жидюга пархатый! Я тебе покажу, как над русским офицером изгаляться!»

Молодой лейтенант-еврей реагирует без колебаний:

Я больше не мог сдерживаться. Нужно было бежать в лес, к реке, под грохочущий в отдалении поезд. Или мстить. Я вырвал прут из руки «штабника». Левой рукой нанес ему удар в солнечное сплетение, а когда он, зажавшись, открыл одичавшее от злобы и боли лицо с тоненькими усиками, полоснул его прутом по щеке наотмашь, как полосовали шашками и шомполами погромщики-казаки беззащитных евреев, как полосовали деды этого «штабника» безоружных студентов и рабочих.

– Трибунала захотел! Ты – защитник евреев? – прохрипел «штабник», согнувшись и зажимая рану на рассеченной щеке. Но дело замяли по каким-то причинам, а вскоре меня уволили в запас [Шраер-Петров 2014: 99-100].

Готовность автора-повествователя действовать не рассуждая при таких вот столкновениях лицом к лицу с антисемитами контрастирует с периодом его ранней юности, пришедшимся на страшные недели начала 1953 года. Он учился в десятом классе, когда разразилось «дело врачей». Прямо на уроке один из учителей зачитывает антиеврейскую статью из газеты – одну из тех публикаций, целью которых было разжигать ненависть в широких массах и сеять страх среди евреев. Молодой повествователь не собирается ни возражать, ни давать отпор: