Параллельные вселенные Давида Шраера-Петрова

Читатели «Доктора Левитина», первого романа трилогии Давида Шраера-Петрова об отказниках, неизбежно приходят к выводу, что, несмотря на связь автора с литературой нонконформизма, этот текст пропитан русской литературной традицией и русско-еврейской культурой[167]. Притом что нонконформизм существует во множестве разновидностей, у него все-таки есть определенные границы: нонконформист объявляет о разрыве с официальной литературой и выбирает альтернативную литературную идентичность, а также альтернативных литературных предшественников и альтернативные источники влияния. Однако вразрез с тем, чего мы ждем от нонконформистов (их принято считать либо сторонниками авангарда и экспериментаторства, либо идеологическими или духовными бунтарями), в этом романе Шраера-Петрова присутствует тональность, связывающая его с двумя по сути своей консервативными традициями: великой традицией русской литературы XIX века и русско-еврейской культурной традицией. А именно, вместо того чтобы, как предлагал Маяковский, сбросить традицию с парохода современности, Шраер-Петров держится за нее и задействует литературные лекала высокой русской культуры в качестве инструмента сюжето-сложения, средства выражения и характеристики персонажей. Голос повествователя, который часто (и не только в авторских отступлениях) напоминает голос главного героя, доктора Герберта Анатольевича Левитина, воплощает в себе язык и культуру утонченности, интеллигентности, чести и традиции. В романе описана личная трагедия (смерть сына и жены Левитина и его отмщение через самопожертвование), однако трагедия имеет и идеологическое измерение: культура не может выжить в чуждом ей мире.

В советской речи слово «нонконформист» приобрело особый смысл, который не следует отождествлять только с особенностями художественного метода [Кацман 2017: 255]. На деле роман «Доктор Левитин» во многом традиционен и каноничен. Например, рассказчик не только время от времени пользуется голосом Герберта Левитина (то есть обращается к приему несобственнопрямой речи [erlebte Rede]); он и звучанием собственного голоса похож на главного героя романа доктора Левитина: это типичный русский интеллигент среднего возраста, жизненные ценности которого основаны на русской литературной традиции с ее упором на поиск правды и справедливости, труд на благо человечества и бережное отношение к культуре. Кроме того, к русской классической традиции роман обращается, когда речь заходит о семье, любви, роли государства и еврейском вопросе. Возникает в нем и тема литературных двойников; знаменитым примером такого двойника служит Голядкин из «Двойника» Ф. М. Достоевского. Соответственно, в романе поднят вопрос об отношении искусства к жизни.

В то же время «Доктор Левитин», написанный «в стол» в 1979–1980 годах, когда Шраер-Петров превратился в отказника и был изгнан из официальных научных и литературных кругов, принадлежит своему времени и является отображением конкретного исторического момента[168]. В завязке сюжета мы видим счастливого человека Герберта Анатольевича Левитина, еврея-интеллигента средних лет, врача, профессора – на момент начала повествования он находится в точке А. В точку Б доктор Левитин прибудет совсем другим[169]. Он поймет, что выдающийся ум, эрудиция и трудолюбие – вовсе не гарантия того, что он окажется победителем в той игре на выживание, которой стала эмиграция из СССР. Стоит доктору Левитину объявить о своем желании уехать, как он сам и его семья попадают в крайне уязвимое положение, суть которого он не мог ни предвидеть, ни просчитать.

Как выглядела жизнь в Москве в конце 1970-х? Вопреки тому, что думают американцы, Homo sovieticus далеко не во всем был несчастен. У него было многое из того, чего не хватало многим людям на «Западе»: у Герберта Анатольевича любимая творческая работа, отличная квартира в столице, красивая любящая жена Татьяна, здоровый и одаренный сын Анатолий. Тем не менее автор предрекает грядущую бурю: «Московские евреи были разбужены накатывающейся из провинции волной отъездов, но эта волна как будто бы миновала семью Левитиных. Им жилось не худо, а стадность в общественных делах и науке Герберт Анатольевич отрицал» [Шраер-Петров 2014: 8][170].

Какие побуждения могут быть у такого человека, не склонного идти вместе с толпой? На первый взгляд он прежде всего хочет спасти сына от призыва в армию, так как это грозит отправкой в Афганистан и бессмысленной гибелью. Однако со временем читатель понимает, что дело не только в этом: Герберт Анатольевич неспособен существовать без чувства собственного достоинства: этнического, профессионального, духовного, – а в советской России это большой дефицит.