Параллельные вселенные Давида Шраера-Петрова

При создании идентичности своего персонажа Шраер-Петров использует отчетливые еврейские маркеры. Вот как автор описывает доктора Левитина в момент, когда его сын Анатолий приходит к отцу в кабинет, чтобы сообщить, что его призвали в армию, а его возлюбленная ждет ребенка: «Анатолий вернулся домой и пошел к отцу. Герберт Анатольевич, еще более исхудавший и сгорбленный, чем прежде, сидел над своими книгами, напоминая отрешенного от мира хасида» [Шраер-Петров 2014: 263]. В несчастье еврейские черты доктора Левитина обостряются еще сильнее. Еврейство самого повествователя дополнительно подчеркнуто в следующем абзаце:

Когда немцы ворвались в дом моего деда, отца матери, – старого раввина, он сидел над священными книгами в накинутом на плечи талесе, раскачиваясь, как кочевник-бедуин в межгорбии верблюда. Кочевник-бедуин, читающий священную книгу пустыни со стихами оазисов, рифмами источников и рефренами песчаных холмов. Немцы застрелили старого раввина, а священные книги растоптали и сожгли [Шраер-Петров 2014: 263].

Шраер-Петров использует несобственно-прямую речь, поэтому порой трудно сказать, от чьего имени ведется повествование (говорит повествователь, но звучит это и как голос самого Левитина); история Шоа (Холокоста) подчеркивает еврейскую тональность книги, одновременно высвечивая более широкий исторический контекст опыта отказников[175].

Одна из задач романа – рассмотреть изменения, которые происходят в еврейско-русских отношениях в период исхода евреев из СССР. Ощущается поворот от желания влиться в советское общество к требованию права его покинуть. Можно предположить, что такая перемена преобразит героя. Душа доктора Левитина не меняется (если можно так выразиться), однако сам он претерпевает изменения; он остается русским интеллигентом, но теперь он еще и еврей-отказник, ощутивший всю горечь угнетения, направленного против него и его семьи. Попав в положение отказника, он все жестче и жестче становится зависим от ситуации, в которой оказался. Это означает, что ему приходится иметь дело с людьми, которым совсем не интересен его синтетический еврейско-русский склад ума. Для чиновников из ОВИРа и сотрудников КГБ он просто очередной еврей, который хочет уехать из СССР. Ему и самому начинает казаться, что он утратил свое место в жизни. Он обезличен, и его борьба с представителями советской власти выливается в обреченный поединок еврея с системой. Повторим, что последний поступок Левитина вызван желанием мести и выполнен по расчету. Суть, пожалуй, в том, что сама мысль об отмщении огнем и пожаром выстроена не по канону русского классического романа, который был воплощен в творчестве Льва Толстого и к которому так стремился Василий Гроссман.

Главный герой Шраера-Петрова наделен мировоззрением, пропитанным русской культурой. Русская литература занимает в «Докторе Левитине» особое, привилегированное положение. Несколько тем, например безумие героев и разрушение семьи, связывают «Доктора Левитина» с русской классической литературной традицией XIX и XX веков. Безумие Левитина, замученного государством, заставляет вспомнить пушкинский «Медный всадник», где мечты Евгения о семейном счастье попраны Петром I: царь (в этом парадокс) за век до рождения Евгения основал столицу России в зоне наводнения и тем самым предначертал события, которые разобьют все устремления этого маленького человека. Тема безумия также в целом связывает главного героя с городскими интеллигентами из вымышленной вселенной Гоголя и Достоевского, склонными к саморазрушительным действиям в тех случаях, когда желания их разбиваются о жестокую реальность. Еще одна тема, связывающая «Доктора Левитина» с русской классической традицией. – это разрушение семьи. Например, уже в «Анне Карениной» кодифицированы темы, присутствующие в романе Шраера-Петрова, такие как супружеская измена, тревоги за будущее ребенка (например, переживания Анны за сына и заботы Долли о детях) и страдания сломленного человека – Каренина (или Герберта Левитина). Традиционалисты винят современную жизнь, смену внешних ценностей и представлений, но невозможно игнорировать и роль внутреннего, обусловленного сюжетом стресса, который очевиден у основных персонажей «Доктора Левитина».