Параллельные вселенные Давида Шраера-Петрова

Еще одна тема, связывающая роман с русской традицией, – это вопрос о жизни, тексте и отношениях автора с его персонажами. Я уже упоминал erlebte Rede — прием, который авторы используют, чтобы дать голос внутренней жизни своих персонажей. Из короткого автобиографического романа Шраера-Петрова «Странный Даня Раев» я помню, как во время войны его ребенком увезли из ленинградской квартиры; три военных года он провел в глухой уральской деревне, отец же его, боевой офицер, сражался с нацистами на фронте[176]. Там, в деревне, еврейство эвакуированного мальчика не имело почти никакого значения, хотя черные волосы и смуглая кожа все-таки выделяли его среди других детей. При этом будущий писатель с матерью, как и все остальные деревенские жители, купили поросенка и откармливали его все лето, чтобы осенью забить на мясо. В Ленинград они вернулись из эвакуации весной 1944 года, после снятия блокады. Шраер-Петров завел дружбу с местными хулиганами в Лесном (районе Выборгской стороны); разрушенные бомбежкой здания стали для них территорией для игр, выдумок и приключений.

Шраер-Петров поступил в медицинский институт и вступил на литературное поприще в начале хрущевской эпохи. Как мне представляется, он был взбудоражен оттепелью. В советское общество начали просачиваться подлинные сведения о сталинизме; появлялись надежды на то, что грядут перемены. Когда в 1964 году к власти пришел Брежнев, Шраер-Петров был уже молодым врачом-исследователем и профессиональным писателем. Как и большинство представителей либеральной советской интеллигенции, он слишком многим дорожил, чтобы высказываться публично по поводу вторжения в Чехословакию, хотя, конечно же, советским захватчикам доставалось в кулуарных разговорах с друзьями. В январе 1979 года Шраер-Петров и его жена впервые подали заявление на выезд из СССР. Хотя временные параметры не совсем совпадают, но желание уберечь сына Максима, которому тогда было одиннадцать лет, от службы в армии, видимо, стало одним из факторов, толкавших Шраера-Петрова к эмиграции. В отличие от Левитина, Шраер-Петров сумел пережить все лишения и невзгоды отказничества и после более чем восьми лет ожидания вместе с женой и сыном покинуть СССР в 1987 году. В США его ждала новая карьера ученого и писателя.

Как бы то ни было, я позволю себе еще раз задуматься о структуре романа «Доктор Левитин». Почему автор выбирает в качестве главных героев таких неудачников? Почему ему интересны судьбы самоубийц, поджигателей? Не уверен, что это типично русская литературная предрасположенность, однако подобное можно найти и у знаменитых русских писателей. Возьмем для примера Владимира Набокова. Русские герои его романов «Защита Лужина» и «Пнин» – люди обыкновенные и даже в чем-то ущербные в сравнении с их всесторонне одаренным создателем. По сути, один из основных приемов в этих романах заключается в том, что в лингвистическом смысле автор на много световых лет обогнал главных героев[177].

То же самое можно сказать и о герое отказнического романа Шраера-Петрова. Доктор Левитин наделен многими талантами автора, но далеко не всеми. У него нет художественного дара его создателя, а именно дар (в моем прочтении) составляет разницу между человеком, который надламывается под бременем отказа, и человеком, который выдерживает всё, чтобы жить и выжить и в итоге уехать из СССР. Разумеется, Россию покинули и многие люди, не обладавшие литературным талантом, однако интеллигент-отказник, человек, наделенный гордостью и достоинством, вынужден был терпеть особую боль. Это отчетливо видно в романе «Доктор Левитин». Литературные навыки выживания принадлежат автору, Давиду Шраеру-Петрову, а не его герою и вымышленному двойнику. Вспоминается замечание Владимира Набокова, на сей раз – по поводу героя его русскоязычного романа «Подвиг»: «…among the many gifts I showered on Martin, I was careful not to include talent» («…в изобилие тех многих талантов, которыми я наделил Мартына, я намеренно не включил художественный дар») [Nabokov 1971: xiii][178].