Параллельные вселенные Давида Шраера-Петрова

Однако во многих случаях, в особенности на протяжении большей части 1980-х годов, эта надежда оставалась бесплодной. На рубеже 1988–1989 годов движение за освобождение советских евреев (Free Soviet Jewry), несколько десятилетий добивавшееся того, чтобы Запад оказывал на советских лидеров давление с целью спасти евреев от угнетения, равно как и мужественные действия самих отказников в СССР, наконец-то привели к тому, что ограничения в эмиграции, на протяжении долгих лет державшие советских евреев в заложниках, были упразднены. Хотя еврейская эмиграция в Израиль началась еще в конце 1950-х и в 1960-х годах, а в 1970-е превратилась в мощный поток, десяткам тысяч человек было отказано в выездных визах[181]. Случалось, что власти сообщали основания для отказа. Иногда отказ объяснялся отсутствием прямых родственников в Израиле. Иногда дело было в том, что отказники якобы имели доступ к государственным тайнам: обвинение или предположение, как правило, не соответствовавшее действительности и использовавшееся властями лишь в качестве сфабрикованного повода для отказа в выезде. Во многих случаях никакие основания не приводились вовсе: заявление просто отклоняли без всяких объяснений. Соответственно, многие евреи годами снова и снова подавали заявления, только чтобы раз за разом получать отказ. Отказники не только преследовались советским режимом, но и становились париями; от них отворачивались сограждане, теперь видевшие в соседях-евреях не друзей и коллег, а предателей – им-де наплевать на родину, которая заботилась о них (пусть неохотно и без особого рвения или любви). Действительно, начиная с 1940-х годов евреи подвергались в СССР систематической государственной дискриминации. Однако стоило им объявить о намерении уехать в Израиль (что, кстати, являлось совершенно законным действием в соответствии с международными конвенциями, подписанными в том числе и СССР), на родине они становились отверженными, вынужденными томиться, словно в пересыльной тюрьме, где с каждым днем становилось теснее и холоднее.

В этом контексте ожидание обретает новое смысловое измерение. В романе Давида Шраера-Петрова «Доктор Левитин» читатель вместе с семьей Левитиных проходит через все этапы злоключений, которые такое ожидание несло с собой для семей отказников. И хотя семье, о которой идет речь, – доктор медицинских наук, профессор Герберт Анатольевич Левитин, его русская жена Татьяна Васильевна и их сын Анатолий – не суждено эмигрировать из России, этот роман в значительной мере посвящен теме эмиграции. По сути, мечты об эмиграции приводят их всех – в буквальном или переносном смысле – к смерти. Но действие романа происходит в 1979 году, когда бессчетное число евреев постигла судьба отказников. И хотя весьма примечателен тот факт, что роман об эмиграции выстроен вокруг семьи, которая – по крайней мере, в пределах первой части трилогии – так никуда и не уезжает, «Доктор Левитин» принадлежит к числу произведений, созданных в 1960-80-е годы, которые, по словам Клавдии Смолы, представляют собой «новый позднесоветский извод сионистской прозы» [Smola 2015: 79]. Для авторов многих из этих произведений Израиль вновь предстает Землей обетованной мифических масштабов, символом спасения, о котором они мечтают.

Семья Левитиных, разумеется, не исключение. Как и многие им подобные, по сути своей они мало похожи на евреев в том смысле, в каком их часто представляют себе на Западе. И они совсем не похожи на тех евреев, которые когда-то давно, до Шоа (Холокоста), населяли местечки (штетлы) и разительно отличались от окружающих своим религиозным платьем: длинными черными капотами и штраймлами, ермолками и цицес, женщины-еврейки носили парики, а все тело закрывали одеждой приглушенных, темных цветов. Что касается советских евреев, включая и вымышленное семейство Левитиных в романе, для них, по большей части, ермолки, посещение синагоги и прочие традиционные приметы еврейской жизни были не более чем отголосками отсроченных грез.

Может быть, с учетом вышесказанного, советским евреям несложно было затеряться в толпе? Но и это было отнюдь не так. На горе своим гражданам еврейского происхождения, советский режим с необычайной сноровкой вычислял принадлежность к еврейству, пусть даже и едва различимую. «Мы знаем, что мы русские. Вы принимаете нас за евреев», – пишет Шраер-Петров в эпиграфе, а дальше, в первой строке повествования, добавляет: «Моя славянская душа в еврейской упаковке» [Шраер-Петров 2014: 7]. Это наблюдение – строка одного из самых известных стихотворений Шраера-Петрова «Моя славянская душа» (1975), в котором «славянская душа» советского еврея покидает его тело, его «еврейскую упаковку», и прячется на сеновале[182].