Параллельные вселенные Давида Шраера-Петрова

Сын русского отца казацкого происхождения и матери-еврейки, Трифонов (как и Аксенов) был поглощен распутыванием наследия своих родителей и через них узла русско-еврейских противоречий. Его отец, Валентин Трифонов, герой Гражданской войны, видный советский деятель и военный судья, был арестован в 1937 году по обвинению в троцкизме и расстрелян в 1938-м. Мать Трифонова, Евгения Лурье, происходила из семьи убежденных большевиков и также была арестована в 1937-м; она выжила в лагерях и вернулась в 1945 году. Трифонова растила его бабушка по материнской линии, Татьяна Словатинская, оставшаяся фанатично верной делу революции даже перед лицом сталинских преступлений.

Вопрос о еврейском вкладе в революцию и создание СССР не прошел мимо Трифонова. Биографическое и историческое начала переплетаются в отображении им этого вопроса в своих произведениях. В биографии своего отца «Отблеск костра», напечатанной в 1965 году, он представляет фигуру Арона Сольца, видного большевика – «совести Партии», доверенного друга и защитника его отца и впоследствии известного советского юриста. Трифонов создает глубоко позитивный портрет Сольца, причем поражает то, что его еврейство Трифонов подчеркивает как причину, по которой Сольц примкнул к большевикам. В стремлении Трифонова не порывать с революционным проектом, извращенным Сталиным, еврейство приобретает искупительный оттенок. Трифонову хотелось верить – по крайней мере, в этот период его жизни, – что Сталин и его злодеяния не стали бы реальностью, если бы люди, подобные Арону Сольцу, одержали внутри партии победу. Эта идея также сближает Трифонова с воззрениями на революцию Шаламова и в который раз напоминает о Шамове Шраера-Петрова.

В его поздних книгах – романе «Старик» и неоконченном «Исчезновении» (в котором фигурирует персонаж, восходящий к Сольцу) – трифоновское видение революции и Гражданской войны становится более трагическим и неоднозначным, а вместе с ним усложняется и его оценка участия евреев в этих событиях. «Старик», опубликованный в 1978 году, содержит аллюзии к Исааку Бабелю и создает свою собственную трактовку темы комиссаров-евреев. Некоторые читатели обвиняли Трифонова в подыгрывании антисемитским стереотипам, хотя его подход был подчеркнуто тонким и наполненным недосказанностью. Он воспринимал еврейский компонент и как неизгладимую часть своей личной памяти, и как часть коллективной исторической памяти. Он стремился к сохранению этой памяти и осознанию ее значимости перед лицом советского нивелирования всего еврейского, с одной стороны, и русского националистического осуждения еврейского засилья – с другой.

Вместе с тем трифоновское понимание русско-еврейского исторического синтеза переходит границу дебатов о советских истоках и сталинизме. В «Долгом прощании», написанном в 1971 году и входящем в цикл так называемых московских повестей, главный герой Гриша Ребров, неудавшийся драматург, неспособный найти себе места в послевоенной советской атмосфере и напоминающий по взглядам самого Трифонова, полемизирует с драматургом Николаем Смоляниновым, олицетворяющим советского конформиста. Смолянинов, в романе любовник жены Реброва, заявляет, что Ребров – человек без почвы. (Здесь, несомненно, присутствует еще и отсылка к обвинениям в адрес безродных – беспочвенных – космополитов, а сама тема послевоенной борьбы с космополитами занимает важное место в творчестве Трифонова, и не только в «Доме на набережной».) Ребров страстно парирует Смолянинову:

«Какая почва? О чем речь? Черноземы? Подзолы? Фекалии? Моя почва – это опыт истории, все то, чем Россия перестрадала!» И зачем-то стал говорить о том, что одна его бабушка из ссыльных полячек, что прадед крепостной, а дед был замешан в студенческих беспорядках, сослан в Сибирь, что другая его бабушка преподавала музыку в Петербурге, отец этой бабушки был из кантонистов, а его, Гришин, отец участвовал в первой мировой и в гражданской войнах… и все это вместе… и есть почва, есть опыт истории, и есть – Россия…» [Трифонов 1978: 167].