Параллельные вселенные Давида Шраера-Петрова

Однако в «Болезни друга» слово болезнь присутствует только в названии. Тема, заданная заглавием, разворачивается в тексте не благодаря прямым значениям лексем, а посредством ассоциаций и отсылок к литературным подтекстам. Первые два стиха («…проснулся / руку протянуть»), семантически намеренно неправильные (^проснулся, чтобы протянуть руку — желание видеть друга столь сильно, что становится целью пробуждения)[87]. Эти два стиха, по-видимому, ведут к теме дружбы через указание на рукопожатие – точнее, на невозможность рукопожатия из-за болезни друга, из-за его отсутствия. Поэтический претекст – строка «И некому руку подать» из лермонтовского «И скучно и грустно» (1840) [Лермонтов 1989:41], притом что мотивировка этой невозможности у Лермонтова иная. Следующие две строки («В окно / свист») становятся понятны только при обращении к другому претексту – «Черному человеку» (1926) Сергея Есенина, открывающемуся стихами:

Друг мой, друг мой,
Я очень и очень болен.
Сам не знаю, откуда взялась эта боль.
То ли ветер свистит
Над пустым и безлюдным полем,
То ль, как рощу в сентябрь,
Осыпает мозги алкоголь

[Есенин 1986: 370].

В следующем дальше фрагменте выражен мотив встреч с другом, обозначенным притяжательным местоимением его:

улица полна
его всегдашностью
площадка лестничная
преданность лица
расстались до утра

Относится ли предикат полна не только к улице, но и к площадке лестничной, неясно. Скорее всего, этот и следующий стихи надо понимать как два назывных предложения, описывающих недавнее прощание на лестнице. Неожиданное преданность лица, вероятно, не что иное, как трансформация исконного словосочетания * личная преданность в оборот, построенный по принципу управления. Однако вполне допустимы и иные интерпретации. Так или иначе, дружбе здесь придается глубоко интимный и почти религиозный характер: лицо семантически спарено со словом лик, которое относится к святым. При этом остается не уточненным, чье лицо воплощает, выражает эту преданность: лирического субъекта (в стихотворении прямо обозначенного дважды анафорическим я только ближе к концу) или его адресата (обозначения которого с тобой, тебя появляются тоже лишь в финальной части текста). Я и ты как бы сращены в единое целое, и этот мотив заключен в самой грамматической структуре стихотворения.

До утра по принципу паронимической аттракции рождает следующую строку: «утрата». При этом до утра, предполагающее возможность скорой встречи (^расстались до утра), словно чревато, беременно страшной утратой — лексемой, указывающей на опасность того, что встреча недавняя может стать последней, что болезнь – тяжелая, опасная. (Серьезное сердечное заболевание Бориса Смородина, по-видимому, может быть реальным объяснением этого мотива.)

Предикат невозможна отсечен от субъекта утрата границей между строками[88] и воспринимается как своеобразное заклинание или реплика во внутреннем диалоге лирического «я» с самим собой: – Утрата?! – Невозможна!

В следующем фрагменте содержится мотив времени, остановившегося, застывшего для «я» из-за разлуки с другом: «нет / дня / нет / месяца / нет / года / нет / его / с утра до вечера».

Загадочен, нуждается в особой интерпретации образ стрекозы в следующих далее стихах:

пустынен двор
колодец
подмигивает
глазом стрекозы[89]

.

Почему двор (петербургский / ленинградский двор-колодец) «подмигивает глазом стрекозы», в чем смысл этой метафоры? Первый смысл очевиден: потому что в этот двор выходит множество окон-«глаз». Метафора глазницы в значении «окна» встречается в стихотворении Шраера-Петрова «В Ленинграде после блокады», также включенном в книгу «Невские стихи»: «…копоть на камнях / зияют глазницы / где дом / куда игрушки / как жить дальше» [Шраер-Петров 2011: 8].

Один из претекстов «Болезни друга», содержащий метафору окна – глаза стрекозы — стихотворение Бориса Пастернака «Весна была просто тобой…» (1917):

Не спорить, а спать. Не оспаривать,
А спать. Не распахивать наспех
Окна, где в беспамятных заревах
Июль, разгораясь, как яспис,
Расплавливал стекла и спаривал
Тех самых пунцовых стрекоз,
Которые нынче на брачных
Брусах – мертвей и прозрачней
Осыпавшихся папирос

[Пастернак 2003: 177].