Параллельные вселенные Давида Шраера-Петрова

Авторская разбивка текста на строки в произведении Шраера-Петрова не выявляет, а скрывает или разрушает их метрический субстрат. Таким образом, «Болезнь друга» надо признать не переходной метрической формой и не полиметрическим стихотворением, а именно примером верлибра. Обычно в верлибре «графическая разбивка на строки – необходимое условие правильного восприятия свободного стиха» [Холшевников 2002:83], то есть восприятия его как стиха, а не прозы. В «Болезни друга» такая разбивка – условие его восприятия именно как свободного стиха, а не как стиха полиметрического.

М. Л. Гаспаров, характеризуя тенденции развития свободного стиха в русской поэзии второй половины XX века, заметил, что в это время «развивается лишь прозаизированный тип верлибра, подчеркивающий синтаксическое членение текста. Иногда синтаксические группы соединяются в строки по две и больше, но никогда одна группа не дробится между двумя строками» [Гаспаров 2000: 295]. Использование анжамбемана оказывается весьма редким: «Стих, нарушающий синтаксическое членение анжамбеманами, употреблялся до последнего времени, по существу, лишь в переводах» [Гаспаров 2000: 295]. Исследователь резюмирует: «Верлибр бывает более легкий, с синтаксическим членением на строки, и более трудный, с антисинтаксическим, на резких анжамбеманах; в России господствует простейший, синтаксический. Более сложные эксперименты – единичны и индивидуальны» [Гаспаров 2000: 308]. Стихотворение Шраера-Петрова «Болезнь друга» относится именно к таким в высшей степени индивидуальным примерам, причем анжамбеман превращается здесь в средство разрушения синтактико-семантических связей между словосочетаниями и предложениями, придающего тексту смысловую многомерность, аналогов которой, кажется, практически нет в русском верлибре[101].

«Болезнь друга» может быть понята более глубоко в контексте всей книги-цикла «Невские стихи», который был написан в 1985–1986 годах в Москве и издан отдельной книгой в 2011 году в родном для поэта Санкт-Петербурге. Эта книга во многом тоже уникальна. Само ее заглавие и темы большинства стихотворений, а также композиционное кольцо: от открывающего сборник стихотворения «Анна Ахматова в Комарово», посвященного стихотворцу, ставшему голосом и символом петербургской поэзии, до замыкающего стихотворения «Петровский дуб», героем которого является основатель города, – всё это знаки принадлежности «Невских стихов» именно к петербургской / ленинградской традиции. По-своему программным является стихотворение «Исаакиевский собор» с посвящением Дмитрию Бобышеву, другу поэтической юности Шраера-Петрова. В стихотворении есть такие строки: «высокое стояние над градом / перепоясанным Андреевскою лентой» [Шраер-Петров 2011: 15]. Однако для одного из направлений петербургской / ленинградской поэзии (если не доминирующего, то весьма заметного) – «петербургской поэтики», как ее назвал Владимир Вейдле – характерны «предметность, а вместе с нею и большая точность, более строгая взвешенность, а тем самым и большая скромность слова», установка на классическую ясность [Вейдле 2001: 314].

«Болезнь друга», как и другие стихотворения из книги «Невские стихи», также написанные исключительно верлибром (иногда на одной метрической основе[102], иногда скорее полиметрические[103]) и «ломающие» благодаря разбивке на строки одномерность синтаксическую и смысловую, намеренно дисгармоничные – отчетливый вызов этой традиции.

Показательно, что Иосиф Бродский, поэт, ставший своеобразным символом послевоенной петербургской поэзии, неоднократно декларировал зависимость «классичности» собственной поэтики от места рождения и становления. Свободный стих, особенно в русской поэзии, Бродский не принимал, относясь к нему если не неприязненно, то отчужденно и скептически. В эссе «Поэзия как форма сопротивления реальности» он категорично утверждал:

Ссылка на опыт двух мировых войн, термоядерное оружие, социальные катаклизмы нашей эпохи, апофеоз форм угнетения – в качестве оправдания (или объяснения) эрозии форм и жанров комична, если не просто скандальна своей диспропорциональностью, что касается литературы, поэзии в частности. Человека непредвзятого коробит от этой горы тел, родившей мышь верлибра. Еще более коробит его от требований признания за этою мышью статуса белой коровы во времена менее драматические, в период популяционного взрыва [Бродский 2001, 7: 119].

Даже когда Бродский допускал право верлибра на существование, оно отягощалось особым условием: