Пардес

Меня не заботило, почему Эвана выгнали, а нам позволили получить аттестаты. Может, он сказал рабби Блуму правду. Какая разница.

– Если кто и заслуживает худшего, так это он. – Неожиданно для самого себя я возвысил голос: – Он… Эван – причина всех наших…

Амир кивнул кому-то за моей спиной. Я обернулся, там стояла София в мантии и шапочке. Алая кисть – символ ее статуса лучшей ученицы – свисала на щеку точно там, где у Эвана шрам.

– Привет, – сказала она, едва Амир ушел. София была не накрашена. Она поднесла к губам пластмассовый стаканчик. Я заметил, что он пуст.

– София.

– До тебя не дозвониться.

– До тебя тоже, – ответил я.

– Похоже, мы избегаем друг друга.

– Да, – сказал я, – наверное, это правда.

– Я всего лишь хотела сказать, что ты произнес прекрасную речь. Я имею в виду, на… на его похоронах.

Каково это – жить с незапоминающимся лицом? Каково это – не думать о нравственной пропасти, отделившей то, какими мы были, от того, какими мы видели себя в будущем?

– А.

– Думаю, он бы… – София поджала губы, вспомнив, как улыбаться. – Я уверена, Гамлет, он очень гордился бы тобой.

Лучи прожекторов пронзали сумрак футбольных полей. Людям нужны венцы скорби, подумал я, а не покровы неведения. К чему притворяться, будто мы не сознаем своего положения? К чему притворяться, будто мы не знаем, что жизнь не бывает без скорби, а скорбь требует покорности, и лишь эта покорность скорби делает нас людьми? Я уставился в окно. Жизнь, что текла снаружи, на этих полях, сумела пробраться внутрь.

– Пожалуй, нам надо наконец поговорить, – сказала София.

– Окей, – согласился я, – давай поговорим.

– София. – К нам подошел ее отец, мистер Винтер, я поймал его настороженный взгляд. – Нам пора, если мы… не хотим опоздать на ужин.

Она кивнула, он отошел.

– Такое чувство, что он слышал обо мне, – заметил я, едва мы вновь остались одни.

– Да. Впрочем, как и все, Гамлет.

Меня так и подмывало сказать: как бы я хотел, чтобы меня не было. Но вместо этого произнес:

– Понятно.

* * *

Вечером меня посетила Ребекка.

– Я решила дать тебе еще один шанс сказать правду, – объяснила она. В дом заходить отказалась, и мы пошли прогуляться по той самой улице, по которой они с Ноахом бродили туда-сюда каждый пятничный вечер, той самой улице, на которой они впервые поцеловались, той самой улице, по которой, думала она, в не таком уж необозримом будущем станут бегать их дети. – Знаешь, все советуют мне порвать отношения. Но это как-то неправильно. Вряд ли этого… вряд ли Ноах это одобрил бы. Ради меня, Ари. Ради меня, скажи правду. Пожалуйста, мне просто… нужно наконец услышать правду.

Я рассказал ей все, что мог объяснить логически. Но без толку. Как я ни клялся, она не поверила, что кислоту мы приняли не по своей воле, что мы плохо помним ту ночь, что мы очнулись, а он уже мертв.

– Что ты скрываешь? – Она закрывала лицо руками, она кричала. – Я не понимаю, что вы все от меня скрываете?

Как объяснить ей, что я видел? Как помочь ей понять то, чего я сам не понимал?

Она остановилась как вкопанная, повернулась ко мне:

– Мне плевать, что думают София, Блум, Эдди и Синтия. – Она перестала плакать. Приблизила лицо к моему лицу. – Мне плевать, что думают остальные.

Я попятился от нее.

– Я не… о чем ты, Ребс?

– О том, что я больше тебе не верю. О том, что я… ошиблась в тебе. Мы все в тебе ошиблись. Ты не такой, каким кажешься, Ари. Ты… Как только ты появился в нашей жизни, все изменилось.

Ребекка ушла прочь по Милтон-драйв, скрылась из виду. Мне отчаянно не хватало Ноаха. Я стоял под уличным фонарем, привыкая к новому бесконечному одиночеству.

* * *

Через несколько дней, как я и предполагал, позвонила София. Сначала спросила, как я держусь. Так себе. Кайла у меня? Нет, и София это знает. Бездыханная тишина. Чуть погодя: со мной кто-нибудь есть? Родители? Амир? Да, соврал я. Да, конечно. А как она?

– Наверное, можно сказать, что я стараюсь удержать жизнь от распада.

– Поздновато, пожалуй, – заметил я. – Всем нам.

– Люди волнуются за тебя, Ари. Амир часто звонит. Спрашивает, не знаю ли я, как ты там, просит позвонить тебе.

Я выключил громкую связь, прижал телефон к уху.

– Знаешь что, Соф? С тех самых пор, как это случилось, я хотел одного – просто… оплакать его. Черт подери… – Злость преходяща, время преходяще, несправедливость преходяща, а самое главное – тело мое преходяще. – Я хотел оплакать его вместе с тобой. Но почему? Почему у меня такое чувство, будто ты единственный человек на свете, кто понимает?

– Ари.

– Почему я вечно… почему мне так отчаянно хочется урвать еще одну, последнюю секунду счастья с тобой? – Я примолк, прикусил губу. – Почему ты не пришла, когда я нуждался в тебе?

– Я не вполне понимаю, как… – Я слушал ее дыхание, телефон сиял у щеки. – Тебе-то это зачем, Ари? Зачем ты все время меня идеализируешь? Так… так непосильно. Ты с самого начала превратил меня в некое… даже не знаю… совершенное существо – просто потому, что ты решил, будто я нужна тебе. Просто потому, что та, кого ты выбрал, обязана быть особенной, правда? Обязана менять мир, обязана…