МУЖ. Превратно!.. Вы знаете, но не в том свете… Это все не так… Все это было случайно… Она приставала, она не давала мне уйти с головой в работу. Каждый день новая прическа, каждый день новые наряды. Если б вы знали, как она одевалась!.. Я старался не смотреть в ее сторону. Да что я! Вся кафедра смотрела не на графики и диаграммы, а на ее ноги и… все остальное… Все бегали за ней, включая зав. кафедрой, несмотря на увод жены, все — но только не я… Может быть, в этом и была моя ошибка… Не знаю… Может быть… Честно признаться, я все время мечтал выгнать ее подальше от глаз моих и взять какую-нибудь пожилую интеллигентную женщину. Я хотел ее выгнать… Но за что? Что бы сказал местком? Разве она виновата, что у нее такие ноги?.. Короче, дело, как вы понимаете, катилось к неизбежному концу. И вот, однажды, в День Машиностроителя, воспользовавшись всеобщим весельем, и моим радостным, возбужденным состоянием, а также состоянием легкого алкогольного опьянения, в котором мы все находились, она, эта длинноногая вамп, затащила меня в кабинет и…
ЖЕНА
МУЖ
БАБУШКА
ПОСТОЯЛЕЦ. Вы берете с меня втридорога — и не даете прикорнуть!
БАБУШКА. Я?! Вы мне льстите… Вы знаете, когда последний раз из-за меня не спали?!! Это было сразу после войны…
ПОСТОЯЛЕЦ. Меня это не интересует… Увольте!.. Все, все! Спать! Спать!
БАБУШКА. Спите, сударь, только вот что я вам хочу сказать: вы, сухарь, mon cher. И вот что еще, мой милый. Мне вся ваша писанина — как сейчас говорится — до фени!.. Мне, pardon, до лампочки ваша писанина. Мне плевать, сударь, на всю вашу писанину, миль pardon, она меня не интересует.
ПОСТОЯЛЕЦ. Но она, простите, и не должна вас интересовать! Спокойной ночи, черт подери!..
БАБУШКА. Вы реалист, прагматик… Вас волнуют факты… А воображение, imagination? Так знайте. Это действительно так… Я не танцевала с Вахтанговым, я встречалась со Станиславским не три года, а два раза, и оба — в очереди за керосином, и то это был не Станиславский, а его горничная… С кем я действительно беседовала, так это с Мейерхольдом, да и то в автобусе… Он спросил меня: «Вы выходите, мадам?» — «Да», — только и смогла выдавить я… Этой встречи мне хватило на всю жизнь… Но воображение, mon ami, что оно вытворяло!.. Хотя это вас и не интересует… Да, меня не любил Саксаганский, он вообще так и не узнал о моем существовании, как и любой другой видный деятель театра, музыки, я уже не говорю о кинематографии… Да, мой милый, я не блистала на балах, меня не забрасывали цветами, и мужчины в первых рядах не рыдали и не кричали «браво» и даже «бис», и никогда аплодисменты не переходили в овацию, потому что их вообще не было. И все только потому, сударь, что я никогда не выходила на сцену, потому что я не актриса… Я так и не стала ею… Я не актриса… Вы довольны?
ПОСТОЯЛЕЦ. Я-то тут причем?
БАБУШКА. Да, mon ami… Не было цветов, не было прожекторов, не было tout Petersbourg. А что было? Были очереди за керосином, за песком, за мылом… Я уже не помню, за чем еще… Я помню только, что я стояла… Не меньше десяти лет отдала я очередям, из которых пять — напрасно. Мне ничего не доставалось. Да, я стояла, я растила, я готовила… Но воображение, это проклятое imagination… Разве самое восхитительное в нашей жизни, самое запоминающееся часто происходит не в нашем воображении, пусть даже действительность — это нескончаемая очередь за чем-то, чего вам всегда не хватает?! Но зачем я говорю это вам, сударь, ведь вы такой же сухарь, как и они, — моя дочь и мой зять!
ЖЕНА. Что? Мы — сухари?
МУЖ. Это мы — сухари?!
БАБУШКА. Mon Dieu!
МУЖ. Отвечайте, мама…
ЖЕНА. Мы — сухари?
ПОСТОЯЛЕЦ. Вон отсюда!
МУЖ и ЖЕНА
МУЖ. Мама, я — сухарь?..