За спиной у Джули я увидела свою маму, глаза у нее были на мокром месте, подбородок дрожал, как всегда бывает, когда она огорчена. Рядом стоял папа, положив руку на ее дрожащее плечо. Он смотрел на меня так, будто не узнавал.
– Заходи, – сказала мама. – Заходи, Кэйтлин, садись. – Она говорила медленно и ласково, будто с душевнобольной.
Я увидела родителей Джули, сгрудившихся за спинкой дивана в глубине комнаты. Щеки подруги заливал румянец. Она видела гнев на моем лице, предательница.
– Я должна была позвать их, Кэйтлин, – проговорила она, напряженно сцепив пальцы. – У меня не было выбора.
– Зачем? – ледяным тоном спросила я, стиснув зубы. – Зачем ты решила заманить меня в ловушку?
– Никто никого не заманивал, – возразила мама.
– А что мне оставалось? – чуть не плача спросила Джули. – То, что ты рассказывала в ресторане… разве это не безумие?.. Я беспокоилась о тебе. Правда, беспокоилась. Тебе нужна помощь, Кэйтлин. То есть… – ее голос сорвался.
Мама взяла меня за руку и сжала ее в ладонях.
– Мы приехали так быстро, как только смогли. Джули сказала, что у тебя был нервный срыв.
Нервный срыв?!
Мама не отпускала мою руку. И смотрела на меня глазами, полными слез. Папа взял меня за другую руку и потянул к дивану.
– Сядь. Подойди и сядь. Тебе нехорошо. По глазам вижу.
– Спасибо, доктор, – съязвила я.
– Кто-нибудь хочет чаю или кофе? – вмешалась миссис Нелло.
Никто ей не ответил.
Я слышала, как сестры Джули болтают о чем-то в своей комнате наверху. Мне вдруг ужасно захотелось вырваться от родителей, взбежать наверх и присоединиться к ним.
– Вы уж извините нас за вторжение, – сказала моя мама маме Джули.
– Ну что вы, какое вторжение. Я прекрасно понимаю. Если я могу что-нибудь сделать…
– Кэйтлин, мне очень жаль, – продолжала извиняться Джули, стоя у входной двери, словно боялась ко мне подойти. – Ты моя подруга, мне невыносимо видеть тебя в беде. Прости меня, пожалуйста.
– Тут нечего прощать, – ответил за меня папа. Он присел рядом со мной на диван. Однако не совсем близко, словно я была заразная или могла кинуться на него диким зверем.
Мама стояла надо мной, скрестив руки на груди.
– Расскажи нам то, что ты рассказала Джули. Хорошо, Кэйтлин? Расскажи нам всю историю, чтобы мы могли помочь. Не бойся.
– Вы не понимаете! – заорала я. – Не понимаете! Это не история. Никаких историй я не рассказывала! Вы не понимаете!
Я визжала во всю мощь своих легких. Хоть и понимала, что действительно произвожу впечатление сумасшедшей.
– Криком делу не поможешь, – промолвил папа.
– Это все тоже не поможет, – огрызнулась я.
– Давай поговорим, – сказала мама и сделала мне знак подвинуться, чтобы она могла сесть с другой стороны от меня. – Так поступают близкие люди, Кэйтлин. Они помогают друг другу.
Они с папой разговаривали со мной как с пациенткой психушки, а от их слезливых взглядов меня тошнило.
– Вот сами и разговаривайте! – выкрикнула я, вскочив. Оттолкнула маму, пронеслась мимо испуганно взвизгнувшей Джули и вылетела из дома.
Выскочив на крыльцо, я захлопнула за собой дверь, отсекая их крики и мольбы вернуться. Вдохнула теплый, свежий весенний воздух, спрыгнула с крыльца и бросилась наутек.
Я замешкалась, увидев у тротуара свою машину. Нет. Мне необходимо было бежать, бежать, чтобы выплеснуть свою ярость. Чтобы ветер бил в лицо, а тишина очистила разум.
Я бросилась дальше очертя голову. Размахивая руками, я неслась в ночи, сумочка подпрыгивала у меня на плече. Мимо домов с маленькими двориками, в основном погруженных в темноту, мимо пустыря с табличкой «Продается» у тротуара, мимо узкой детской площадки с горкой и качелями.
Они считают меня ненормальной.
Джули считает меня ненормальной.
Хороша подруга.
Я знала, что так случится, если я кому-нибудь признаюсь. И вот я мчусь со всех ног, мчусь в ночи, словно загнанный зверь, мчусь куда глаза глядят. Одна-одинешенька.
Дина Фиар не могла помочь. Джули не могла помочь. Бог свидетель, родители не могли мне помочь. Казалось, они готовы упрятать меня в дурку.
Вот я и бежала по улице, два квартала, три квартала, выбегая из темноты в желтое сияние уличных фонарей и снова ныряя в темноту. Из света во мрак.
Неужели остаток моей жизни пройдет во мраке?
Не могу же я бежать вечно. Даже в своем невменяемом состоянии я понимала, что мне придется вернуться домой. А что дальше?
Мои туфли колотили по мягкой траве. Где-то вдалеке трижды коротко просигналил клаксон. Кроме этого тишину нарушал лишь топот моих ног по сырой от росы земле.
Немного не добежав до автобусной остановки на углу, я, споткнувшись, остановилась. Надо было восстановить равновесие. Дышалось с трудом, грудь болела.
Я поймала себя на том, что до сих пор машу руками. Сумка на плече вдруг потяжелела. Я замерла, пытаясь отдышаться, и уставилась на стеклянную остановку, озаренную светом уличного фонаря.