За первый час мать Тони заглядывает на кухню двенадцать раз. Сначала она спрашивает, не нужно ли что-нибудь нам. Через какое-то время она делает вид, что ей нужно что-то самой: ножницы из ящика, телефон из кухонного блокнота. Эта женщина впрямь верит, что я кинусь растлевать ее сына на обеденном столе, если она каждые десять минут не будет заходить к нам «попить воды»? Боюсь, вариантов заверить ее в обратном нет. Вместо этого мы пудрим ей мозги моим занятием: я читаю вслух слова, которые нахожу, – просто открываю словарь и выбираю понравившееся слово.
Тони говорит, что думает позвонить Кайлу, чисто из желания убедиться, что он в порядке.
– Наверное, ему нужно излить кому-то душу, – поясняет Тони. – И этим кем-то не можешь быть ты.
Я понимаю, что не могу быть этим кем-то, и говорю об этом. По-моему, здорово, что Тони может помочь Кайлу. Не знаю, почему мне прежде в голову не приходило, но теперь впрямь кажется, что они поладят.
Слова эти ничто не объединяет, но именно это и привлекает меня в них. В нашем языке так много слов, а мы используем так мало. Некоторыми диковинками я хочу поделиться с Ноем.
Законспектировав слова и определения – в общей сложности сто, – я аккуратно переписываю их на длинный свиток бумаги под заголовком «Слова полезные и интересные».
Свиток я перевязываю ленточкой, которую Тони выносит из своей комнаты. Это ленточка с подарка Джони на его последний день рождения. Я спрашиваю, не разговаривал ли он с ней недавно.
– Типа да, разговаривал, – отвечает Тони, но в подробности не вдается.
В начале учебного дня я оставляют свиток со словами и определениями у шкафчика Ноя. В конце учебного дня я нахожу в своем шкафчике клочок бумаги. Ной ответил мне словом, которое придумал сам.
На третий день я дарю Ною свободу действий.
Наступила суббота, и я решаю оставить его в покое. В почтовый ящик я подкладываю ему записку с пожеланиями хорошего дня. Излишнюю назойливость проявлять не хочется. Хочется дать ему (и себе) время на размышление.
На четвертый день я дарю́ ему песню.
Зик пришел к нам на танцпол, потому что во время бала в следующие выходные он порадует нас парой своих треков. Я объясняю ему, что́ со мной творится, и он предлагает помочь трубадурским вайбом. Он спрашивает, что я чувствую к Ною, и я делюсь мыслями – от дурацких до возвышенных, от нелепых до проверенных на практике. Я доверяю ему обрывки своей тоски, обрывки надежды, и, подобно искусному портному, Зик сшивает их во впечатляющее целое.
Весь оргкомитет Вдовьего бала (за исключением Кайла, который на сегодняшнее заседание не явился) завороженно слушает, а когда Зик заканчивает петь, взрывается аплодисментами. В полном восторге Зик собирает нас своей музыкой и выводит из спортзала на улицу. Гордый Крысолов, он с упокоением раскачивается под звуки своей гитары, пока мы все не оказываемся на крыльце у Ноя. Эдакий парад доброжелателей, приготовивших песню. Эмбер подталкивает меня вперед, к Зику.[47]
– Я не умею петь, – шепчу я Зику.
– Думаю, Ной поймет, что песня не от меня, даже если петь буду я.
Мы поднимаем головы к окну комнаты Ноя и зовем его. Из-за двери выходит Клодия, обжигает нас свирепым взглядом и объявляет, что Ной у себя в студии. Мы убеждаем ее привести его, и вот наконец Ной подходит к окну.
Воздух оглашает мелодичный голос Зика.