Паренек из Уайтчепела

– Это было настоящее чувство, инспектор! – воскликнул он с пафосом, далеко не наигранным, и снова упал на сидение стула. – Мы любили друг друга с тем особенным чувством, испытать которое редко кому удается.

Теперь он сник и сидел, низко опустив голову, словно вспышка негодования растратила весь заряд бодрости в его тощем, щегольски одетом теле.

– И разница в возрасте никак этому не мешала? – осведомился инспектор. – Миссис Коупленд пусть и была женщиной особенного очарования, однако давно отсчитала четвертый десяток, и для такого, простите, юного джентльмена, как вы... Кстати, сколько вам лет, уточните для протокола?

– Мне двадцать три. – Молодой человек потемнел лицом от негодования. – И возраст, чтобы вы знали, инспектор, любви не помеха. А уж оглашать возраст женщины – мовитон, как он есть. Вы не смеете делать то, не страшась прослыть хамом и грубияном!

Инспектора его отповедь тронула, разве что, вскользь: он был человеком той редкой породы, что, почитая себя лучше других, на дерзости, высказанные в свой адрес, не обижаются. Просто не допускают, что те могут по-настоящему их касаться...

Вот и сейчас он лишь улыбнулся.

– То есть, я правильно понимаю, желать смерти убитой женщине у вас не было явных причин? – осведомился он у собеседника и выложил на стол коробку шоколадных конфет.

– Ни явных, как вы изволите выражаться, ни тем более скрытых причин. Повторяю, я любил эту женщину, а она любила меня!

– И этих конфет вы ей не дарили? – Харпер постучал по коробке указательным пальцем.

– Не дарил, – подтвердил молодой человек. – Конфеты – так пошло, когда речь идет об истинных чувствах. Я отдал ей сердце! Неужто конфеты равноценны тому?

Харпер потер подбородок: такие слова ему редко приходилось услышать. Мальчишка казался по-настоящему искренним, пусть он ему и не верил.

– Значит, конфет вы возлюбленной не дарили, – повторил он как бы в раздумье, – и новой любовницы, более юной да побогаче, себе не нашли. Иначе оно всяко бывает: вы захотели уйти, миссис Коупленд вас не пускала, возможно, шантажировала чем, – он выжидающе поглядел на собеседника, вдруг выдаст себя хоть чем-то, – и вы решили освободиться...

– Ваши предположения оскорбительны, инспектор!

Лайонс снова вскочил со стула, грохнул тростью по полу.

– Не знаю, откуда вы набрались такого, инспектор, возможно, все дело в Дэвиде... Это он вам такого наговорил? Очернил меня, как только возможно. Никогда не любил меня, что уж скрывать!

Харпер глянул на лист перед глазами.

– Дэвид – это сын миссис Коупленд? – осведомился для полной уверенности.

– Именно он. Спесивый малый... К тому же, – произнес Лайонс так, словно это только сейчас пришло ему в голову, – художник. А вы знали, что в пигмент берлинской лазури входит толика яда, цианистого кали? Как знать, вдруг это он отравил свою мать, устав от ее извечных придирок?

И молодой человек с вызовом поглядел на инспектора.

Аманда прибыла на Уордингтон-стрит сразу после обеда, решила принести соболезнования, заодно попытаться что-нибудь разузнать, и все то на правах старой дружбы с Дэвидом Коуплендом. Их матери когда-то дружили, и дети частенько встречались в Гайд-парке за ловлей бабочек и игрою в мяч.

Правда, это было давно.

Так давно, что казалось неправдой...

– Миссис Уорд. – Старая леди, приветствующая ее в малой гостиной и облаченная в глубокий траур, казалась черной не только одеждой, но и лицом. Следы искреннего страдания пролегли бороздами-морщинами вокруг рта и у глаз.

Она плакала, но пыталась это не выдать.

– Мисс Флойд, примите мои искренние соболезнования, – сказала Аманда, сжимая руки старушки в своих ладонях. – Эта трагедия поразила нас всех. Бедная миссис Коупленд... Бедные вы, мистер Хэнкок и Дэвид! Как вы все держитесь?

– Из последних сил, не иначе. – Мисс Флойд промокнула платком увлажнившиеся глаза. – Такое горе... такое внезапное горе, миссис Уорд. Разве подумал бы кто, что такое возможно? Что милочка миссис Коупленд умрет раньше меня или Хэнкока... Раньше Дэвида. Да еще какой смертью, мучительной, страшной! Такой, что врагу даже не пожелаешь... Я все еще словно во сне, словно открою глаза, и Эмилия скажет: «Велите подать чай на террасе, погода сегодня выше всяких похвал». Но этого больше уже не случится!

Не в силах сдержаться, старушка уткнулась носом в платок, и плечи ее затряслись от прорвавшегося рыдания. Аманда погладила ее по плечу...

– Вы были очень дружны, – сказала она, – ваше горе оправданно. Я понимаю.

Старушка сквозь слезы проговорила:

– Эмилия приютила меня, обеспечила жизнь, о которой я и мечтать не могла. Я ведь одна в этом мире, – объяснила она, – ни детей, ни супруга. Никого, кому было бы дело до несчастной старухи...

– Миссис Коупленд была женщиной сердобольной и доброй, – вставила Аманда. – Помнится, матушка говорила, что лучшей благотворительницы и сыскать было трудно.

Мисс Флойд, несколько успокоившись, с энтузиазмом это подтвердила:

– Она была самой доброй женщиной на земле, миссис Уорд! Ее все любили, абсолютно все. Сложно представить, кто мог захотеть сделать такое...