Паргоронские байки. Том 5

— Да я не проболтаюсь, клянусь!

— Знаю, что не проболтаешься, знаю, — ухмыльнулся Янгфанхофен. — Ладно, расскажу.

Крик во мраке

80390 год до Н.Э., Орротоб, Несравненное Царство Аммарилиутхайя.

— Этот презренный пес настолько преисполнился дерзости, что осмелился выдавать себя за пророка… нет, не просто за пророка, за мессию! Он посмел лживо называть себя живым воплощением Всеблагого! Посмел утверждать, что дарованные нам касты есть зло и все имеющие речь равны друг другу! Даже нечистые, даже грязееды! Да что там, даже проклятые нелюди! Каковым должно быть наказание за подобное богохульство?!

Крик разносился на всю площадь. Огромную площадь, полную народа. Древние здания обступали ее со всех сторон, и словно тоже были судьями, словно тоже грозно смотрели на неверного, чьи уста не только изрыгнули хулу на милостивых владык царства сего, но и посмели проронить, что вся прекрасно-правильная система каст неверна, что ее нужно разрушить.

Гневом пылали очи судей живых. Было их пятеро, как заповедано Всеблагим, из пяти благословенных каст. Монмоша, богослужитель; рудвей, носящий оружие; асвантеб, торгующий и дающий в рост; лиуша, служитель закона; гоцве, превзошедший науки. Жрец, воин, купец, чиновник и ученый — пять столпов общества, пять достойных мужей.

Они мерно кивали в такт речи обвинителя. Ни один не собирался высказываться в пользу кастопреступника, ни у одного не нашлось добрых слов для этого негодяя и подлеца.

В передних рядах тоже стояли в основном разъяренные благословенные. Нищий проповедник ухитрился настроить против себя весь город… всех его жителей, кто чего-то стоил.

Раньше-то он нищим не был. Он родился в богатой семье, сыном уважаемого человека. Ему прочили место квартального блюстителя, и до определенного времени он казался обычным благовоспитанным мальчиком.

Однако в какой-то момент он перестал учиться полезным наукам и стал заниматься бестолковыми вещами. Полюбил бывать наедине с собой, задавал странные и глупые вопросы… а потом вдруг перестал их задавать и совсем замкнулся в себе.

Когда умер отец юноши, он отказался занять его место. Отрекся от своей касты, не пожелал принять наследство и ушел в неизвестность. Отправился странствовать, избрал путь низшего из низших — эмбекеши, бездомного нищего. Так двадцать лет он бродил по дорогам Несравненного Царства, и в конце концов вернулся домой — но только для того, чтобы смущать умы и расшатывать скрепы.

Четыре года негодяй выступал на площадях и ступенях храмов. Четыре года учил людей, что все их ценности и дарованные свыше законы — ложь. Четыре года власти и благословенные касты закрывали глаза на жалкого эмбекешу, милосердно дозволяли юродивому трепать языком.

Но всякое терпение истекает. Этот проповедник оказался слишком возмутителен в своем красноречии, и слишком многие из низших каст его слушали. Даже кое-кто из благословенных стал жертвой яда из его уст, преисполнился пагубы, что источал злокозненный речеплет. У кознодея появились ученики, за ним следовали толпы — и все с большим беспокойством смотрели на это почтенные люди.

Не можно было бесконечно этому потворствовать — и эмбекеша был взят под стражу. Ему было предъявлено обвинение, и много дней длился честный беспристрастный суд. По улицам ходили глашатаи, возвещая о том, что каждое слово проповедника есть ложь, и повторяющий его окажется здесь, с ним же рядом.

— Слушай меня, Бгодей Аммари Авталогиданна, если таково твое настоящее имя! — провозгласил обвинитель. — Встань и держи ответ за все свершенное тобой, ибо ты грешен перед Всеблагим и преступен перед людьми!

Оборванец покорно поднялся. В свои сорок пять лет он выглядел на все шестьдесят, и хотя в темнице его побрили и остригли голову, это лишь отчетливей выделило преждевременные морщины, потухшие усталые глаза. Полгода проповедник провел в заточении, пока благословенные судили и рядили, определяя степень его вины.

Первые месяцы он еще на что-то надеялся. На справедливость, на милосердие. Потом надежда исчезла. Правда никого не интересовала — все просто хотели, чтобы Бгодей сломался, чтобы признал себя обычным человеком. Признал свои слова ложью, выдумкой.

В общем-то, он уже готов был это сделать. Он уже и сам сомневался, что в самом деле представляет собой воплощение Всеблагого. Все те его сны, видения, тот голос в голове… не самый ли он обычный безумец, не мерещилось ли ему после долгих странствий в пустыне? Бгодея взяло отчаяние, он усомнился в избранном пути, усомнился во взятой на себя миссии…

Но от него требовали не только это. От него требовали еще и отречься от всех прочих своих слов, отречься от своего учения. Провозгласить, что воистину касты дарованы небесами, что люди изначально сотворены неравными, что волею Всеблагого одни рождены повелевать, а другие ниже грязи, и никакими усилиями этого не изменить.