Парящий в облаках: исповедь Клода Фролло (СИ)

— Шартье оставил приход в весьма плачевном состоянии. Он развёл бардак, а мне теперь наводить порядок. Пока он воевал с королём, его каноники стояли на ушах. Разворовали казну. Когда я глянул в финансовые книжки, со мной чуть не случился удар. Мне нет дело до Ваших договоров с ним. Теперь я здесь епископ.

— Ваше Превосходительство, я не могу отвечать за поступки вашего предшественника. Я лишь взываю к вашему христианскому милосердию. Я уже упомянул, что Квазимодо не совсем обычный ребёнок. Его тело более уязвимо.

— Ваши утверждения по меньшей мере странны. Мне он кажется эталоном здоровья. Я видел как он ползает по балюстраде. Заморышем не выглядит. A когда он раскрывает рот, его голосовым связкам можно только позавидовать.

— Это так. Однако при его физических особенностях обыкновенная простуда может привести к печальным последствиям. Вы видели его грудную клетку?

— Я не врач.

— Если с ним что-нибудь случиться, это будет Ваша вина.

— Нет, друг мой. Это будет волей Бога. Разговор закончен.

Квазимодо не пришлось долго уговаривать. Он добровольно перетащил свой матрас в свободную келью в северной башне. Оттуда у него был выход на галерею королей. Я дал ему лампу, от которой исходило какое-то тепло, но этого было недостаточно.

Как я и опасался, ребёнок заболел в первую же неделю. Однажды вечером он заснул на сквозняке и проснулся с жаром. Эхо от его хриплого кашля разносилось по всей башне. Должно быть, это звучало ужасно, потому что ко мне подходили встревоженные певчие и спрашивали в чём дело. Три бессонных ночи я провёл рядом с ним, отпаивая его травяным отваром, следя, чтобы он не задохнулся. Болезнь протекала намного сложнее, чем у обычного пациента. О том как выглядели его лёгкие внутри деформированной грудной клетки я мог лишь догадываться. Как назло, старик дез Юрсен был ещё жив. Я старался не думать о возможности того, что мне придётся объяснять ему причину смерти его сына.

— Не сердитесь, учитель, — сказал Квазимодо один раз. — Я не хотел Вас подвести.

— Ты никого ещё не подвёл, — ответил я, отводя глаза.

— Но вы недовольны. Я вижу, как вы сжимаете кулаки. Вы злитесь.

— Не тобой. Новым епископом.

— Он вас тоже не любит. Вам пора искать новый приход. Может так и лучше.

Квазимодо и в здоровом состоянии не слишком тщательно подбирал слова. Должно быть, ему было совсем плохо, раз он говорил без обиняков. Я вдруг осознал, что в свои десять лет он не слишком цеплялся за жизнь. В его единственном зрячем глазу я не видел страх смерти. Он знал, что ничего хорошего его не ждало в будущем, а я не мог заставить себя лгать ему. Мальчишка послушно выполнял мои указания и пил горькие зелья, но только из желания угодить мне.

Узнав о тяжёлом состоянии моего воспитанника, Луи де Бомон переполошился. До него наконец дошло, что я не преувеличивал, когда сказал, что обычная простуда может стать пагубной для ребёнка.

— Хотите, чтобы я позвал лекаря? — предложил он великодушно.

— Всё возможное уже было сделано, — ответил я. — Как вы сказали, на всё воля Бога. Пусть судьба Квазимодо Вас не беспокоит. Вам приходом нужно управлять.

========== Глава 10. Химеры на стенах ==========

К своему величайшему разочарованию Квазимодо поправился. Мои зелья в сочетании с молитвами сделали своё дело. Болезнь в конце концов отступила. Мало-помалу к нему вернулись силы. Кашель унялся, а дыхание стало глубже и ровнее. Его душа, однако, оставалась погружённой во мрак. Кривое лицо выражало обиду и недоумение. Ему казалось, что Бог сыграл над ним злую шутку, позвав его и даже открыв дверь, но не пустив его через порог. Я не мог найти подходящих слов, чтобы развеять его меланхолию, так как считал её вполне оправданной. Это был уже не тот ребёнок, который беспечно гладил уличных собак и хватал яблоки и семечки с лотков у уличных торговок. В его жизни наступил тот период, о котором меня предупреждал дез Юрсен. Ребёнок начал сравнивать себя с другими. Я больше не говорил с ним о его уродстве с того дня, когда поднёс к его разбитому лицу начищенный поднос. Его зубы скрежетали, а тяжёлые жилистые руки сжимались в кулаки, когда по соборной площади проезжал мальчишка де Шатопер на своём андалусском скакуне.

— Я не завидую солдатам, — сказал я ему как-то. — Все эти годы муштровки… Ради чего? Чтобы быть убитым в первом же сражении?

— Я бы не возражал умереть за правое дело, — последовал ответ. — Всё лучше чем жить так. — Мальчишка натянул куртку на кривые колени. — Я читал про битву при Азенкуре, в той книге, что написал старик из Реймса. Кто бы меня научил стрелять из лука или владеть мечом! Ну и пусть бы меня убили. Так бы я бы запомнился героем. Меня бы оплакивали. Про меня бы слагали песни.

— Война не такая, какой её описывают в книгах. Сам дез Юрсен никогда не был на поле боя. Обычно один человек сражается, наблюдает и запоминает, чтобы пересказать третьему, который в свою очередь увековечит события на пергаменте. Чужие подвиги, чужими словами. Нельзя безоговорочно верить всему, что написано в книгах.

Мои последние слова натолкнули Квазимодо на кое-какие мысли.