Парящий в облаках: исповедь Клода Фролло (СИ)

Не спрашивайте, как мне это было известно. Нет, Феб не ходил ко мне на исповедь. Но его имя часто всплывалo в откровениях его более набожных дружков из казармы. Королевские лучники почитали своего начальника, как бога разврата. После смерти отца белокурый повеса точно с цепи сорвался. Казалось, он только и ждал этого момента. Когда хоронили пожилого офицера, на лице его сына выражалась смесь облегчения и злорадства. Феб явился на кладбище подвыпившим. Ему приходилось опираться рукой о крышку соседней гробницы, чтобы не упасть. Глядя, как опускают в землю тело человека, который столько раз подвергал его воспитательной порке, он разразился хриплыми рыданиями, похожими на хохот. Наблюдающие истолковали его поведение как выражение глубочайшей сыновней скорби. Я то знал, что мыслями капитан уже находился в борделе.

— Верно, — согласился Жеан. — Феб беден. Но это поправимо. Вскоре он женится на своей кузине, Флёр-де-Лис де Гонделорье, у которой очаровательное приданое. И вам должно, как никому другому, это должно быть известно. Ведь они намерены венчаться в соборе. Надеюсь, капитан не забудет своего маленького Мельника, с которым распил столько бутылок вина. Что мне остаётся делать, любезный брат? Раз кровное родство для Вас ничего не значит, и Вы предпочитаете расточать свою милость на глухого кривого хромого горбуна…

Жеан ещё какое-то время дурачился, купаясь в самоунижении, но я уже его не слушал. Школяру ничего не оставалось, кроме как уйти с пустыми руками. Не знаю, правду ли он говорил про свою дружбу с Фебом, который был его на семь лет старше и не испытывал нехватки собутыльников. Зачем офицеру понадобилось общество желторотого школяра? Возможно эта дружба была из той же песни, что и благочестивая вдова из общины Одри.

По дороге в ризницу я застал своего воспитанника перед статуей. Квазимодо завёл привычку беседовать с каменными изваяниями. Его монологи были бессвязными и несуразными. В присутствии живых людей он крайне редко развязывал язык. Годы глухоты и добровольного молчания повлияли на его голос, который сделался ещё более хриплым и низким. Тем временем, тело его ещё больше окрепло и заматерело от физического труда и беготни по винтовой лестнице. Однажды одному каменщику на ногу упала огромная плита. Квазимодо пришёл на помощь и без труда поднял её, освободив беднягу. Я пришёл к выводу, что собор любил своего странного слугу и благоволил ему.

Дотронувшись до плеча звонаря, я привлёк его внимание и знаком напомнил ему, что приближалась пора вечерней службы, и ему надо было идти на колокольню. Этот язык жестов вполне заменял нам разговорную речь.

На пороге ризницы, в которую не было входа мирянам, меня настиг Гренгуар. Я догадывался, почему он разыскивал меня. Как я ни старался увильнуть от этой беседы, как низко ни надвигал капюшон на глаза, мне не удалось скрыться от настырного поэта.

— Учитель, Вы так и не высказали мне своё мнение о моей последней мистерии, — тараторил он, вцепившись в рукав моей сутаны. — Черновик лежит у Вас на столе больше двух недель. Мне нужно знать, готова ли она к публичному чтению.

У меня не хватало духу сказать ему, что мистерию не было смысла переписывать четыре раза. Парижская чернь всё равно бы не оценила её.

— Ваш символизм немного слишком изощрён, мэтр Пьер, — сказал я ему. — Боюсь, что зрители не поймут ваши метафоры.

Признаюсь, я говорил наобум. На самом деле я не прочитал мистерию, также как я не прочитал до конца его труд о комете. Но должен же я был что-то сказать в ответ. Если бы Гренгуар узнал, что я не притронулся к его рукописи, он бы от обиды бросился с моста.

— Тот кому надо, тот поймёт. Кстати, учитель, у меня есть новость, которая, надеюсь, вас позабавит.

— Говорите, мэтр Пьер. Меня давно ничего не забавляло.

— Похоже, к вретишнице вернулся дар речи. Последние несколько лет она только и хрипела и рычала, а тут вдруг заговорила человеческим голосом.

— И что же она сказала?

— В основном проклинала цыган. Ведь это они украли у неё дочь? В Париж приехал табор герцога египетского. Чувствую, теперь у Шатопера прибавится работы.

========== Глава 17. Белые мавры ==========

Если бы у меня ещё были остатки стыда, я бы мог сказать, что «к своему стыду» знал мало о цыганах. Действительно, учёный человек должен разбираться в таких вещах. Тот же самый дез Юрсен интересовался этим загадочным племенем белых мавров, этих вассалов царя алжирского. У него даже были поползновения посвятить им отдельный труд, дабы развеять некоторые предрассудки о них. Покойный архиепископ утверждал, что корни этой нации уходят не в Египет, как полагали многие, а в далёкую Индию.