Парящий в облаках: исповедь Клода Фролло (СИ)

Угловатое лицо затворницы озарилось благоговением, будто перед ней стоял не обычный священнослужитель, а сам святой явился. Растрескавшиеся синие губы приоткрылись, и в этой ужимке, я мог поклясться, промелькнула тень былого кокетства. Должно быть, такой полуулыбкой она заманивала своих любовников. Моё воображение и понимание человеческой натуры заменяло мне опыт. Эта выгнутая шея, эти трепещущие веки …

— Благодарю вас, отец Клод! — воскликнула она, прильнув лбом к решётке. — Да хранит Вас Бог!

Надеюсь, нет нужды уточнять, что я не собирался заниматься охотой на ведьму. Но должен же был сказать что-то в утешение этой несчастной, отупевшей от горя старухе, чья жизнь обрела новый смысл с приездом белых мавров.

========== Глава 18. Ужин при свечах ==========

Я уже говорил о том, как сказочно безобразны были цыганские женщины в основной массе. Если парижански представлялись мне курицами, то цыганки представлялись воронами. У них были грубые каркающие голоса, жёсткие волосы, точно конские хвосты, чёрные губы и оттянутые тяжёлыми серьгами мочки ушей. Должно быть, им приходилось напускать чары на своих мужчин, чтобы как-то продолжить род. Дети, копошившиеся у них в ногах, могли бы напугать обезьян.

Тем не менее, эти неприглядные создания пытались развлекать горожан песнями и плясками под скрипку и свирель. Словами не описать этот вихрь цветных тряпок, жёстких кос и сверкающих монет. Очень скоро им по распоряжению епископа запретили устраивать подобные представления перед собором. Однако запрет не мешал какой-нибудь маленькой голодранке проскользнуть на площадь, якобы по незнанию, и собрать вокруг себя толпу, которую потом приходилось разбивать лучникам.

— Пока их не начнут арестовывать и вешать, они не угомонятся, — вздохнул Луи де Бомон. — Угораздило же их просочиться через Папские ворота. Куда смотрела стража?

— В германских княжествах их набирают в армию, — сказал Пьер де Лаваль, приехавший из Реймса в гости. — А что в этом такого? Прусские и саксонские военачальники кого угодно могут выдрессировать.

Луи де Бомон перекрестился.

— Прости меня, Господи. Неужели они здесь останутся? С каждым днём иx больше и больше. Либо новые наплывают, либо приехавшие начали плодиться. А плодятся они как собаки. Если у француженки уходит девять месяцев, чтобы выносить дитя, то цыганка, может выносить целый помёт за девять недель. Это подтвердил королевский лекарь. А детишки к двум годам уже умеют воровать. Можете представить, во что превратится Париж.

В тот вечер епископ не слишком перебирал слова. Он никогда не сказал этого в присутствии прихожан. Высокий сан призывал его к милосердию и снисходительности, но находясь в обществе своего второго викария и коллеги из Реймса, он не считал нужным притворяться. Мы ужинали у него во дворце. За столом кроме нас троих никого не было. При свете свечей, зелёное яблоко лоснилось в пасти зажаренного поросёнка.

— Где ваш воспитанник, господин архидьякон, — спросил меня Лаваль. — Почему он с нами не ужинает? Еды предостаточно. Я уверен, что Луи не составило бы труда накрыть стол на четверых.

— Квазимодо предпочитает ужинать у себя в келье, — ответил я. — С некоторых пор он не может свободно принимать участие в разговоре.

— Ну и зря. Кстати, я привёз ему тёплые сапоги и перчатки. На колокольне ветрено. Говорят, зима будет суровая.

— С чего Вы взяли?

— Одна молодая особа сообщила мне, — сказал Лаваль с загадочной улыбкой, отрезая себе очередной кусок мяса.

Луи поперхнулся и забрызгал скатерть красным вином.

— Милейший Лаваль, освободите нас от описания ваших любовных похождений, хотя бы пока мы за столом.

— Уверяю Вас, Ваше Превосходительство, всё было совершенно невинно. Молоденькая девчушка лет пятнадцати погадала мне на ладони. Если верить предсказанию, мне суждено прожить ещё по меньшей мере десять лет. А ещё сказала, что зима будет суровая. Когда она входила в Париж, у неё над головой пролетела камышовая савка. В ногах у неё вертелась прехорошенькая белая козочка с золотыми рожками. Да не смотрите на меня так, Луи! Я это сделал ради забавы.

— И где же эта голодранка прицепилась к Вам?

— Она ко мне не цеплялась. Я вышел из кареты перед входом в монастырь, и эта озорная девушка…

— Эта гадалка, эта воровка ошивалась перед собором? И плевать ей было на запрет!

— Друг мой, Вы бы посмотрели на её личико. Она была рада лишним деньгам. В этот вечер я осчастливил её. Как мало надо для счастья! Попробовав монеты на зуб, убедившись что они были настоящие, она заставила свою козочку пройтись на задних ножках. Луи, прошу Вас, не смотрите на меня так. Я уже сожалею о том, что поведал Вам эту потешную историю. Право же, я не хотел Вам портить ужин.

— Слишком поздно спохватываться, — буркнул епископ, резко воткнув вилку в жирный окорок. — Ужин испорчен. А Вы, милейший, — испорченный человек. Пропащая душа. Вы не можете пройти двадцати шагов от кареты до ворот монастыря, не вступив в связь с египтянкой. Вам мало того, что все монахини во Франции Ваши? Так Вы решили добавить к своему гарему ещё и цыганское отродье!