Парикмахерия

Единственный мужской труп лежит у стены главного здания недалеко от входа. Со спущенными штанами, с поясом и в сапогах. То есть — не ободран. Перерезано горло. Ивашко его не знает, но он многих мужиков в веси не знает в лицо. А Хохрякович… ну, об этом я сказал. Возможно, вообще не местный — туземцы ходят в лаптях, а не в сапогах.

Молодёжь, Чимахай и Николай к активным действиям временно не пригодны. Звяга… Стоит у входных ворот и, к счастью, не падает. Молчит. Поведение — не предсказуемое. Возможно, при появлении кого-нибудь снаружи типа сторожей — подаст знак. Чарджи — у входа в дом. В доме — свет, голоса. Мужские, радостные, громкие. Женских не слышно. Сколько народу, чего делают — непонятно.

И смотрит на меня. Ждёшь, что я вот так тоже на карачках харч метать буду? Хрен тебе! Не буду. Последний раз это было, когда у деда Перуна глазик с мозгами вытекал. Я ж такая сволочь, которая быстро учиться. И желудок свой учит. Как собаку: «лежать» — значит лежать.

– Вход в доме один. Ноготок с тобой — ко входу. Туда же — остальных по готовности. И затаится. Оконца здесь высоко. С земли не заглянуть. Сухан меня подымет — я гляну. Потом тоже — ко входу. По результатам рекогносцировки — примем решение. Пошли.

Зря Ноготка отпустил — залезать по мокрому, скользкому от глины из придорожной канавы, армяку, одетому на мокрую, скользкую кольчугу на плечи Сухану… Вы по шесту, случаем, не лазили? Да хоть в стрип-баре! Вот и я нет. А так бы пригодилось… С этой хренью за спиной. Которая называется «второе оружие ближнего боя». Проще — шашечка. И дрючком в зубах. Почему — не оставил? Не подумал. Привык. Вы когда куда лезете — свою задницу дома оставляете? Вот и я не сообразил.

Кстати о заднице. А не приходилось ли вам, милостивые государи, сиживать на острие копья? «Что рожном повсеместно зовётся». Так вот, как известно, на вопрос: «Сколько ангелов божьих может поместиться на острие иголки?» следует ответствовать: «Сорок тысяч. Ежели на то будет воля божья». То есть размерами ангел божий уступает вирусу. Но по воздействию — такая же зараза. А я — нет. Не уступаю. Ни вирусу, ни ангелу. Давай, Сухан, подымай свою рогатину. Со мною на конце. На наконечнике.

И не дай бог стукнуть чем о стену! Так-то они со двора ничего слышать не должны, а вот в дерево брякнуть… Шапку мокрую, войлочную, тяжёлую — на голову. И остудит, и тёмная — изнутри не так видно.

Я осторожненько, сбоку приблизился к проёму открытого волоконного окошечка. Дом довольно высокий, душники прорублены в предпоследнем венце, до них просто так с земли не дотянуться. Поэтому и не закрыли. А может — потому что внутри жарко. Печка топится в полную силу. У печки с одной стороны две женщины, сидят на полу со связанными за спиной руками. Обе — простоволосые. У одной платье разорвано сверху до пояса, видны синяки на предплечье и на лице. Вторая, вроде бы, целая. Дальше, у стены — третья. Не связанная, лицом к стене, свернулась калачиком. Вроде, целая. Ага. Подол задрался выше колен, хвост подола лежит в луже. В тёмной. Может быть — вода. Хотя капели не слышно — крыша тут, вроде, не течёт. Красного вина здесь нет. Скорее всего — лужа крови. Дальше — стол. Нормальный деревенский большой стол на козлах. Но очень ненормально сервирован. На дальнем конце — куча мисок, кувшинов. Явно — с едой и выпивкой. Сдвинуто в кучу. На ближнем — какая-то скатёрка, а на ней куча… Злато-серебро. Натурально — куча серебра с торчащими из него золотыми вещами. Браслеты, колты, перстни. Чаши, блюда и кубки. Что-то ещё. Вокруг куча народа. Все безбородые, усатые, с хвостиками на затылках. В юбках-килтах, в коже и в железе.

Шотландцы?! У меня на Верхней Угре?! Хотя после «казуаров России» меня трудно чем-то удивить. Слов почти не слышно, так — музыка языка. Ядрёна матрёна! Вот только с кельтскими мне ещё разбираться! Хотя… скорее похоже на голядский… Они, явно, празднуют. Один — тостует. Как-то длинно и замысловато. Показывая рукой с кружкой на эту кучу на столе. Нет, не кружкой — кубком. Кубок — не олимпийский — ростом маловат. А вот шириной… Так, тост откладывается. Балабонят, препираются. Вытащили из кучи здоровенную чашу. Высокая, широкая, на тонкой ножке. А называется она… Потир она называется. Это из церковной утвари. Её — «потирают». Чтоб блестела. А потом в ней — «претворяют». Вино — «в истинную кровь Христову». Наверное, где-то бывает и «неистинная». Китайская, наверное. Копия, конечно. Это я про посудину.

Хорошо, что Иисус накормил апостолов своим мясом, не уточняя деталей. Типа: откуда взять и как приготавливать. Потому что «съесть сырую печень врага» — занятие в древности регламентное. Победил — ешь. Вместе с камнями. У вас мочекаменная болезнь была? Теперь будет.