Париж

Конечно же, Хэдли говорил с ней и раньше. Но когда он садился рядом на диван в квартире тети Элоизы, направлял на нее взгляд внимательных глаз и спрашивал, что она думает о «деле Дрейфуса» или о каком-то другом событии или что ей нравится в той или иной картине Мане и почему, тогда Мари испытывала два ощущения. Во-первых, у нее захватывало дух. Не от вопросов, нет; ее сердце начинало трепетать от его присутствия, оттого, что он сидит так близко, от чего-то еще, чего она не понимала. У нее получалось не краснеть, и она страшно радовалась этому. Она заставляла себя сосредоточивать внимание на том, что он говорит, как будто он был учителем в классе, и затем заставляла себя думать перед тем, как ответить. Это помогало ей.

– Иногда, когда ты беседуешь с Хэдли, у тебя бывает очень напряженное лицо, – сказал ей как-то Марк. – Не бойся его, Мари. Должно быть, американские девушки привыкли обсуждать все на свете и иметь обо всем собственное мнение, а у нас здесь так не принято.

Второе ощущение было для Мари еще более непонятным. Это был какой-то совершенно новый для нее восторг. Ей казалось, будто этот малознакомый человек из другого мира уводит ее в новую, большую жизнь, туда, где она сможет расти, словно экзотическое растение, где станет человеком, каким раньше и не мечтала стать.

Поэтому, когда Марк спросил ее, по-прежнему ли ей трудно общаться с его другом, она сказала:

– Нет. Он американец, но я понемногу привыкаю к этому.

В начале мая тетя Элоиза объявила, что они с Мари пойдут в гости к Марку в его студию. Визит состоялся во вторую половину дня. Было светло, и Марк, очевидно, привел помещение в порядок перед их приходом. У одной стены он поставил канапе и стулья, где гостьи могли бы присесть, а перед ними – столик, на котором приготовил небольшое угощение. Его мольберт стоял в стороне, возле помоста и низкой скамьи для моделей. К дальней стене были прислонены картины, разделенные на две части: обернутые лицом и задником. Тут же стоял широкий стол для рисования, громоздились рулоны холста и подрамники.

– Этот портрет, – показал Марк на полотно на мольберте, – почти закончен. Что скажете?

На картине была вполоборота изображена стройная бледная неулыбающаяся женщина в длинном платье. Композиция подчеркивала официальность портрета и в то же время содержала намек на какую-то недосказанность, будто картина эта – обложка книги, которую зрителю предстоит прочитать.

– Кто это? – спросила Мари.

– Мадемуазель Ней, дочь одного стряпчего. Этот заказ нашел для меня отец, за что я ему очень благодарен.

– В этой женщине есть что-то загадочное и в то же время чувственное, – проговорила тетя Элоиза.

– Правда? – встрепенулся Марк. – Как интересно, что вы так думаете. Сам я этого не вижу. Она очень порядочная женщина, уверяю вас. И ее отец хорошо платит за портрет.

– Не сомневаюсь, – с прохладцей отреагировала тетя. – Покажешь нам что-нибудь еще?

Минут десять он демонстрировал картины, рисунки, наброски, среди которых были и портреты, и пейзажи, законченные и нет.

– Что же, Марк, вижу, ты много работаешь. И это меня радует. А ты сам доволен своей работой?

– Да.

– А что там? – Тетя Элоиза говорила о полотнах, повернутых к стене.

– Э-э… Это то, что у меня не получилось. Я намерен написать поверх этих картин что-нибудь другое.

– Можно нам взглянуть? Ты ведь знаешь, Марк, художники не всегда верно оценивают свои работы. Вдруг мы найдем там что-то особенное?

– Не найдете! – Он направил на тетю многозначительный взгляд. – Там нет ничего, что я хотел бы показать вам и Мари.

– Понимаю. – Тетя Элоиза опустила голову. – Художник должен беречь свою репутацию.

На взгляд Мари, тетя осталась довольна визитом к Марку. Ну а сама она была просто счастлива.

Во время прощания Мари заметила, как тетя Элоиза вкладывает в руку племянника свернутые трубочкой купюры, очевидно желая сделать это втайне от Мари.

– Почему вы дали Марку деньги? – спросила Мари, когда они вышли из студии.

– О… – проговорила тетя Элоиза, лишь на мгновение замешкавшись. – Я должна была заплатить ему за одну картину, которую он приобрел для меня.

Однако Мари не была уверена в том, что ей сказали правду.

Примерно через две недели отец сообщил Мари, что пришло письмо от Роланда де Синя.

– Он пишет, что после долгих размышлений решил вернуться в полк и посвятить себя военной карьере. Думаю, это означает, что он решил не заводить семью, по крайней мере пока. В любом случае мы какое-то время не увидим де Синя: его полк переводят на восток Франции.

– Жаль, что мы не будем видеться с ним, папа, но мои чувства не пострадали, – ответила Мари.

Тем не менее у нее осталось ощущение некой потери. Девушке всегда приятно знать, что ее руки добивается человек с высоким положением, и при отступлении претендента, пусть лишь предполагаемого, она невольно чувствует себя обойденной.

– Должен признаться, я очень надеялся, что он станет добиваться твоей руки, – честно сказал отец. – И пока думал, что это возможно, не искал с должным усердием других кандидатов.

– Мы оба будем искать их, папа, – утешила она его.