Париж: анатомия великого города

Первой и самой значимой проблемой была огромная цена, которую парижанам пришлось заплатить за Коммуну. В течение нескольких месяцев, последовавших за ее разгромом, более 40 000 человек были арестованы и осуждены как «бунтовщики» даже по простому подозрению в участии. Из них 20 000 были расстреляны. Остальные попали в тюрьмы, были сосланы, например, на печально известный остров Дьявола во Французской Гвиане — гнить в тропических тюрьмах. Правительственные войска потеряли в конфликте не более тысячи солдат. Тем не менее Тьер бескомпромиссно стремился уничтожить оппозицию.

Множество казней прошло в парке Монсо и в Люксембургском саду. Места, которые были созданы для достойной современности удобной и светлой жизни, превратились в территорию ужаса и жестокости. Была объявлена Третья республика, но власти не доверяли простому люду. Правительство нового президента — маршала Макмагона, раненного в боях в Седане, оставалось в Версале до 1879 года, но даже когда решило вернуться, делало это медленно и осторожно.

Власти призывали народ к покаянию. Горожане подозрительно отнеслись к этому требованию, даже те, кто не был активистом Коммуны, возмутились. Презрев молчаливый протест народа, в 1873 году власти издали указ возвести на Монмартре искупительную базилику — Сакре-Кер. Парижский пролетариат, может, и был побежден, однако прощать обид буржуазии не собирался. Приходившие на строительство храма рабочие ежедневно слышали лозунг «Vive le Diable!»[109], который громко выкрикивали пешеходы. В популярной песенке тех времен есть строки: «L’Bon dieu dans la merde» («Благой Господь в дерьме!»). В припеве эти слова рабочие выплевывали в лицо начальству, буржуа и священникам, прежде чем повесить врагов на фонарных столбах[110]. Базилика Сакре-Кер стояла недостроенной до XX века, и до сих пор вокруг нее кипят страсти. Многие парижане с неприязнью воспринимают не только имитацию романо-византийского архитектурного стиля, их раздражает и тот факт, что храм олицетворяет победу правящего класса над простым людом. При этом базилика, несмотря ни на что, стала туристической меккой для провинциалов и иностранцев.

Жизнь после Коммуны полна исторических коллизий. Пожары в центре столицы, устроенные коммунарами во время отступления, помогли реализации стратегических архитектурных проектов Османа, которые к 1870 году претворялись в жизнь не столь динамично, как ранее, и хуже финансировались. В 1876 году муниципалитет решил, что масштабные градостроительные проекты помогут установить в столице порядок. Городские власти договорились о получении огромного займа и возобновили, в частности, работы над благоустройством улицы Оперы (соединенной с рю де Риволи) и бульваром Генриха IV.

Теперь строительство шло стремительнее и стоило дороже, чем до 1870 года: улицу Оперы проложили, разрезав надвое район Бютт де Мулен и разрушив сотни старых домов, владельцам которых выплатили компенсации. Новая улица обошлась городу в 45 000 000 франков — неслыханную дотоле сумму. Стоимость прокладки бульвара Генриха IV, выходившего на бульвар Сен-Жермен, в менее состоятельном округе Арсенал, была вдвое дешевле. По всему правобережью выравнивались улицы: рю Франш-Конте, например, соединили с бульваром дю Тампль; улицы дю Лувр, Ремур и Жана-Жака Руссо расширили. Эти работы способствовали модернизации системы уборки улиц и оптимизации транспортных потоков, но одновременно были уничтожены уникальные старые кварталы центральной части Парижа. Весь город заполонили тысячи серых единообразных зданий. Париж заслужил наконец статус самого прогрессивного и наилучшим образом спланированного города планеты, но, как жаловались художники, писатели, архитекторы, инженеры и обыватели, произошло это ценой потери самобытности французской столицы. Радикалы также заметили, что широкие прямые улицы идеальны для ружейных залпов — неотъемлемой черты бунтарского периода.

«Прекрасная эпоха» отмечена иррациональностью во всех сферах жизни, от политики до поэзии. И эта особенность парижского бытия манила художников, поэтов, писателей, политиков Франции и всей Европы — всех тех, кто проповедовал экстремизм в своей области. Париж превратился в город многочисленных и резких контрастов. К молодым учениям коммунизма и социализма добавилось возрожденное католичество, к 1879 году завоевавшее средний класс. Противоречия культурной жизни облеклись в материю. Сена перестала служить декоративным элементом городских набережных и превратилась в пронизывающую центр города артерию коммерции. Она заполнилась грузовыми баржами, плавучими прачечными и речными трамваями, перевозившими жителей пригородов в центр Парижа. Елисейские поля были больше чем просто масштабным памятником архитектуры, они служили местом для гуляний и верховой езды. Монмартр продолжал хранить пасторальную старину множества мельниц, виноградников, выпасов и крестьянских домиков. Центр города, напротив, стал двигателем промышленности и торговли, заполнился машинами и деловыми людьми.