Париж: анатомия великого города

Как позднее заметил Карл Маркс, коммунары сумели бы победить, если бы без промедления двинулись на Версаль и взяли с собой 200 отбитых у солдат пушек. Но вместо того чтобы взять ситуацию в свои руки и раздавить легковооруженную и малочисленную охрану Версаля, Парижская Коммуна 1871 года слишком много времени потратила на создание и обсуждение пустых декретов. В их число входили такие документы, как «Об упразднении ночной смены в пекарнях», «Об основании рабочих кооперативов», «О ликвидации имущества», «О максимуме заработных плат рабочих в 6000 франков» (уровень оплаты работы каменщика и плотника). Пока коммунары наливались сознанием собственной важности и пустозвонили, вер-сальцы вызвали подкрепление и перегруппировали войска. Нападение парижан легко отбили. В 1840 году Тьер лично контролировал строительство оборонительных рубежей Парижа и знал все сложности их штурма как снаружи, так и изнутри. Когда ранним утром вино, а вместе с ним и эйфория выветрились, десятки и сотни пролетариев сложили горячие головы в попытке выйти из города. Сотни захваченных в плен коммунаров были отправлены в лагерь для заключенных Сатори близ Версаля, где их казнили для устрашения будущих мятежников.

Следующие несколько дней бои вспыхивали то тут то там; особенно кровопролитные схватки прошли в Исси и Ванве. Как только распространились известия о расправе версальских властей над пленными, на бой поднялись парижанки. Одетые в черные платья, с красными бантами на шляпках, они планировали идти в Версаль посланницами мира. Национальная гвардия, считавшая, что шансы на победу еще не потеряны, во имя окончательной победы рабочего класса пресекла это «глупое выступление».

Настроения в обществе ожесточились. Страсти отчасти накалились из-за бойни в Ванве и других районах на юге столицы, а также из-за действий 24-летнего префекта полиции Коммуны Рауля Режо. Этот бывший представитель богемы, завсегдатай кафе «Мадрид» и друг поэта Поля Верлена проявил одержимость и бескомпромиссность, столь характерную для фанатиков XX столетия. Прежде чем стать известным политическим журналистом, Режо был блистательным и старательным учеником богемы, вкусившим все прелести ее образа жизни. Он был приверженцем идей Огюста Бланки, который проповедовал полную свободу и бескомпромиссную борьбу с государственной властью. Бланки был избран в Коммуну, но все время конфликта находился в тюремном заключении. Его верный ученик Режо поклялся претворить идеи учителя в жизнь.

Уже тогда молодой человек был известен среди политиков правого крыла как «fanfaron de perversité» (развращенный фанфарон), «bambin méchant» (злобное дитя), «canaille» (каналья) и «aristocrate de la voyoucratie» (аристократ-хулиган). Журналист провоцировал своих читателей при помощи черных шуток: он утверждал, например, что изобрел гильотину, которая может рубить триста голов в час. Став префектом полиции, а позднее и Procureur de la Commune[107] (этот чиновник обладал практически безграничной властью), он щеголял в форме, сшитой по его собственным эскизам (алый сюртук с золотым кантом и желтые перчатки). Он с неизменным успехом соблазнял женщин, не щадя девственниц и почтенных матерей семейства. «Хочу промискуитета. Внебрачное сожительство — общественная догма!» — вот его любимая максима. Одновременно он сыпал кровожадными афоризмами: «Революционные законы не могут быть слишком жесткими» и пропагандировал новую юридическую систему, в которой «сыновья будут судить отцов, осужденные — судей». В ответ на сообщение о разгроме похода на Версаль Режо приказал арестовать несколько дюжин видных парижан, в основном священнослужителей, в ряды которых попал архиепископ Парижский, и объявил их заложниками. Архиепископ Дарбуа был посажен в одиночную камеру в тюрьму Мазас. Этот случай и ряд других происшествий заставили Виктора Гюго разразиться обычной для него громогласной поэмой.

Жесткий, беспощадный, эстет от политики, Режо не обращал внимания на либералов, подобных Гюго. Наследие богемных лет — черный юмор и поклонение маркизу де Саду — не оставили его: он с удовольствием проводил допросы духовенства, во время которых провозглашал Бога «бродягой» и грозился выдать ордер на его арест. Исходя из того же извращенного чувства юмора, он приказал расстрелять всех заключенных, которые ему не нравились, в том числе и злосчастного архиепископа.

«Огонь с небес!»