Париж: анатомия великого города

Неприязнь к горожанам у Людовика возникла из-за бунтов Фронды. Помимо того, короля сильно беспокоил собственный престиж, он не желал общаться с народом или потенциальными претендентами на власть и влияние. Одним из таких конкурентов был некий Никола Фуке, дерзкий и высокомерный, бывший суперинтендант финансов, метивший на место премьер-министра сразу после смерти Мазарини. Но Фуке совершил роковую ошибку: пригласил монарха на шикарный банкет, после которого при свете факелов было устроено представление новой пьесы Мольера (в спектакле играл сам автор); дворец Фуке был столь великолепен, что затмил королевскую резиденцию. Людовик впал в бешенство, но выждал целых три недели, прежде чем приказал арестовать Фуке по надуманным обвинениям в растрате и распространении порнографии (поговаривали, что Фуке является соавтором мадам де Ментенон в написании «L’École des Filles» — пикантной сапфической книги, популярной во всех парижских салонах). Фуке был героем парижских улиц, что лишь укрепляло желание Людовика держаться от столицы подальше, а героя приговорили к пожизненному заключению в Бастилии.

Пока суд да дело, пост Мазарини занял бывший придворный секретарь и заместитель Фуке Жан Батист Кольбер. Этот холодный и расчетливый человек (которого остроглазая мадам Севинье — летописец придворной жизни — прозвала «le Nord») без колебаний шел к намеченной цели. Главной своей целью он поставил увеличить Париж, придать ему больше блеска и отобрать у Рима титул столицы европейской цивилизации. Новый министр посвятил себя развитию искусств, открывал академии, собрал личную библиотеку и поддерживал интеллектуальные журналы, подобные «Journal des Savants». Но главное, Кольбер искренне верил, что Франции суждено стать великой страной, а французскому народу — первым среди наций Европы. Однако его тщательно продуманные планы разрушались бесконечными затеями и войнами Людовика, регулярно опустошавшего казну и злившего парижан, плативших за все налогами. Подобно королю, министр отдалялся от Парижа и в конце концов возненавидел его жителей.

Среди парижан вновь поползли слухи, что ужасный, зловещий персонаж городского фольклора «маленький красный человек», бродит вокруг Тюильри и Лувра. Этот страшила воплотил в себе коктейль парижских предрассудков и бунтовщических настроений: «маленький красный человек» предрекал смерть властям, его боялись даже такие влиятельные люди, как Екатерина Медичи и Ришелье. «Маленький красный человек» вновь явится жителям города в 1789 году накануне Великой французской революции, а позднее предвестил кровопролитие в 1793 году. В последний раз его видели перед провальными походами Наполеона на Египет и Россию. Когда же кошмарный вестник явился в 1648 году, пророчествуя о напастях Фронды, парижане оживленно восприняли слухи о его появлении и уверяли, что на этот раз самые страшные городские опасения сбудутся.

Блестящее общество

Великий век классицизма характеризуется не только как эпоха торжества разума, но и как время, когда в людских сердцах царили ирония и равнодушие. Всякий рассудительный горожанин равнодушно переступил бы через труп на Новом мосту (довольно обычная картина в те времена), не повернулся бы на плач голодного младенца. Он отмахивался от жалостной мольбы «cul-de-jatte» («калеки-попрошайки» — мост был их излюбленным местом) с тем же равнодушием, с каким подзывал «haquet» — новую разновидность наемной кареты, придуманной с целью избавить пеших горожан от уличной грязи.

Внешний вид решал все. Еще до перестройки города и реконструкции в обществе зародилась традиция демонстративно целовать руки. Эта практика не только получила собственное название — «baise-mains» («целование рук» или «е…ля руками» — в те времена слово «baiser» имело то же двойственное значение, что и сегодня), но стала популярна среди женоподобных юнцов, целовавших друг другу руки прямо на улице и как можно чаще. Эти «милашки» ходили в долгах как в шелках, но ко всему относились беззаботно: «Mais il n’est pas bon gentilhomme, qui ne doit rien à ce jourd’hui» («Кто сегодня не в долгах, не может называться благородным»), — писал сатирик Эстерно. Он и сам был благородным вором. Ограбления вошли в моду среди состоятельных и модных молодых людей, пьянствовавших в тавернах у Нового моста и в Марэ. Целью новой забавы было украсть самые лучшие и изысканные предметы: одежду, накидки, шляпы или кошели, — а затем затеряться в толпе. Новые фонари и редкий полицейский, патрулирующий улицы, отпугивали Эстерно, и он не уставал восхищаться умением и ловкостью, которые требовались для «благородного дела». Мужчины и женщины одинаково восхищались самыми искусными уличными ворами, среди которых были такие люди, как барон де Вейлак и шевалье д’Одри.