Париж: анатомия великого города

Второй причиной неточностей, допущенных картографией, стали высокие темпы роста города, раздвигавшего свои границы так быстро, что в его черте оказывались пригороды, даже не нанесенные на карты.

Строительный бум времен Людовика XIV еще гуще населил центр города, превратив его практически в непроходимые джунгли. Первую по-настоящему точную карту Парижа в 1785–1790 годах создал инженер Вернике. Ночами он бродил по городу, измеряя и размечая улицы с предельно возможной точностью. «Настоящая жизнь улиц, — подвел итог ученый, — науке неизвестна».

Пусть парижане начала XVII века не могли узреть всей панорамы города, но от их внимания не укрылись признаки перемен и начала общественного разложения. Для многих первым сигналом финала «великого века» стала незавершенная триумфальная арка на площади Трона (сегодня — площадь Нации), которую в 1716 году в конце концов просто снесли. Людовик XIV приказал построить пять таких «ворот» вокруг города, но завершены были лишь арки Сен-Дени и Сен-Мартен.

В начале столетия имелись другие, требовавшие незамедлительных решений проблемы. Сена продолжала выполнять функцию главной городской артерии, но в то же время несла заразу и эпидемии, регулярно навещавшие город. Погода столицу не баловала, а сильные морозы 1709 года, например, остановили судоходство на несколько недель. В том же году зерна в город привезли крайне мало, цены на хлеб выросли до немыслимых двух су за буханку, а начальник полиции Рене д’Аржансон был вынужден поставить вокруг пекарен «стены из войск».

Сена даже в лучшие времена была забита лодками. Небольшие плоскодонки доставляли в город вино и зерно, но обычно поставки продовольствия осуществлялись караванами барж, 16–18 метров в длину. Каждую баржу тянули две дюжины лошадей. Частенько на эти караваны нападали грабители, бывало, бандиты закрывали проход по реке и требовали выкуп.

Смерть короля в 1715 году парижане восприняли как ничего не значащее событие; они устали и заскучали от монархического культа. Похороны прошли в надлежащей скорби, но парижские простолюдины и приезжие выпивали, танцевали и пели похабные песни на улицах. Новый «король-дитя» Людовик XV по приказу регента и дяди графа Филиппа Орлеанского прибыл в Париж и поселился в резиденции Ришелье Пале-Рояль.

«…Время, отмеченное разнузданностью»

Филипп был почти полной противоположностью Королю-Солнцу, особенно если сравнивать его с Людовиком XIV в последние годы правления. Регент был человеком идейным и обаятельным. Приняв бремя власти в возрасте сорока одного года, Филипп с удовольствием сплетничал, выпивал и занимался любовью и, по словам современников, выглядел гораздо старше своего возраста. Его не любили католики, перешептывавшиеся, что он libertine (изначально либертенами называли свободомыслящих граждан, позднее — сексуально озабоченных мужчин).

По городу ходили сплетни, что Филипп соблазнил даже собственную дочь. Другой слух повествует нам о следующем: куда более пьяный, чем обычно (две бутылки шампанского за завтраком считались нормой), Филипп возвращался с пира в Люксембургском дворце. Неожиданно он обратился к начальнику своей стражи Ла Фаре и попросил отрубить себе правую руку. «Чуешь запах? — пьяно бормотал регент. — Она гниет, я не могу смыть ее зловония, не могу больше этого выносить». Капитан стражи мягко проводил беднягу в спальню. Мать регента не верила ни в эти, ни в любые другие истории, циркулировавшие при дворе. Хотя она упрекнула сына в том, что он переспал с пьяной уродливой женщиной, которая, сказала мать, скорее всего была лесбиянка.

Современники не жалели Филиппа. Ополчился на него и Вольтер. В тот период своей жизни Вольтер любил город всем сердцем пылкого парижанина (философ родился здесь в 1694 году, хотя и в семье выходцев из Пуату). Во многом, по крайней мере в тот период жизни философа, Париж воплощал в сознании Вольтера точную картину великих интеллектуальных разногласий и противоречий эпохи. Более того, столица даровала философу масштабную картину течения городской истории. Парижанами Вольтер восхищался меньше, чем городом: говорил, что они «ленятся большую часть времени, всегда готовы суетиться, суют носы в дела, их не касающиеся». Будучи позднее изгнан из города, он вспоминал о Париже со смесью меланхолии, едкости, сожаления и обычной для высланных парижан острой ностальгии по «теням и зловонию улиц». Такой была эра Филиппа, которой Вольтер дал беспощадную характеристику, назвав «временем мягкого регентства, прекрасным временем, отмеченным разнузданностью».