Париж никогда тебя не оставит

– Ребенок дома? – спросил он, избегая встречаться с Шарлотт взглядом.

– Если ты имеешь в виду Виви, то она у себя, делает домашнее задание.

Он все же поднял на нее глаза.

– Я так понимаю, ты знаешь, зачем я здесь.

– Хочешь, я ее позову?

– А ты не возражаешь, если я заеду к ней?

– Поаккуратнее там.

– Бархатные перчатки я надел заранее, – сказал он, пересекая гостиную и направляясь к комнате Виви по короткому коридору.

Она с ним не пошла, но слушать – слушала.

– Привет, ребенок. – Голос был преувеличенно сердечный.

Если Виви что-то и ответила, Шарлотт не расслышала.

– Не возражаешь, если я загляну?

И опять ответа дочери она не разобрала, но резиновые шины явственно прокатились по тому месту, где всегда скрипел пол.

– Насчет вчерашнего вечера. – И тут он заговорил так тихо, что она перестала разбирать и его слова тоже, но Виви потом передала ей их разговор.

– Он сказал, ему очень жаль, что он сорвался, но он надеется, что я пойму. Он не может подниматься и спускаться по лестницам, а лифтом во время пожара пользоваться нельзя. Сказал, что ему постоянно снятся об этом кошмары. А еще сказал, что у президента Рузвельта они тоже были, но никто об этом не знал до самой его смерти.

– Я тебе все это уже говорила, – сказала Шарлотт. – Кроме как про покойного президента.

– Да, но когда он сам об этом говорил, это звучало совершенно по-другому. Будто ему было стыдно. Будто он – маленький ребенок, которому не хочется признавать, что он боится темноты. Он не подсмеивался над собой, как он это всегда делает, и над другими тоже. Как он тоже часто делает. Он был просто… Не знаю… Такое ощущение, что ему было стыдно, – повторила она. – Мне было его так жалко.

– Только чтобы он об этом не прознал.

– Мам, ну я же не идиотка.

– И никаких больше свечей.

– Это я ему уже пообещала.

* * *

Виви сразу заметила предмет на каминной полке, как только вернулась тем вечером домой. Выглядела эта штука очень похоже на ту, что подарил ей мистер Розенблюм, но вместо чашечек для свечей на подсвечниках были установлены маленькие лампочки. Лампочки не горели, но из-под основания светильника к розетке у камина шел провод.

– Что это? – спросила она, когда Шарлотт вышла из кухни.

– А на что это похоже?

– Я думала, ты неверующая.

– Я неверующая, но решила, что если уж у нас будет елка, то и менора не помешает. Экуменическое торжество. Мир на земли и в человецех благоволение. И Господь благослови всех и всякую тварь.

Под взглядом матери Виви пересекла комнату и подошла к камину.

– А как ее зажигать?

– Поверни лампочку.

Виви повернула верхнюю лампочку. Та загорелась. С минуту Виви стояла, разглядывая подсвечник, а потом повернулась к матери:

– Где ты это нашла?

– В Нью-Йорке полно менор. Но эта – от твоего приятеля мистера Розенблюма.

– Мистер Розенблюм подарил тебе еще одну менору?

Шарлотт улыбнулась и покачала головой.

– Одна семья – один подарок. Это мое правило, не его. Я ее купила.

– Ты купила менору?

Шарлотт рассмеялась.

– Ты собираешься повторять все, что я ни скажу, в виде вопроса? Не так уж это и странно. Может, я и не верю в институт религии, но и Скруджем[35] – или какой там у него еврейский эквивалент – меня назвать тоже нельзя.

Не дослушав, Виви повернула первую лампочку справа. Лампочка загорелась.

– Мне кажется, начинать надо с другой стороны, – заметила Шарлотт.

Виви покачала головой.

– Я тоже так думала, но мистер Розенблюм сказал, зажигать надо справа налево. Как читают на иврите.

– Я про это не знала.

Виви обернулась к матери:

– Вот всегда ты говоришь…

– «Как ты всегда говоришь…»

– Как ты всегда говоришь, можно уместить твои знания обо всем еврейском на кончике иголки и там еще останется место для пары миллионов ангелов.

* * *

Смех снова заставил Шарлотт замереть на ступеньках. В этот раз оправдать свой интерес услышанным именем не получалось. Это было любопытство в чистом виде. Нет, это было то, что называется «совать свой нос в чужие дела». Ей хотелось знать, над чем это так смеются Ханна и Хорас. Хотя это тоже было неправдой. Ей хотелось получить подтверждение, что она ошиблась. Да как они могут смеяться вместе, да еще так сердечно, так интимно, после той подслушанной ею ссоры? Но они могли – и они смеялись.

Как-то раз, несколько месяцев назад, Виви вернулась от них и рассказала, что Ханна показывала ей их свадебный альбом.

– Она была очень красивая.

– Она и сейчас красивая – для женщины, которая будет постарше твоей матери.

– И видела бы ты ее платье. Такое длинное, облегающее, а еще у него был просто бесконечный шлейф. Прямо как в кино. Но было так странно видеть его – как он стоит рядом с ней. Мне даже стало немного грустно.

– Больше чем «немного».

– А еще на одной фотографии они целуются. Это тоже было как-то странно.

– Женатые люди, говорят, иногда целуются. Особенно ближе к концу брачной церемонии.

Виви скорчила пренебрежительную рожицу.

– Знаю, знаю. Но это было, я не знаю, так «сюси-пуси». То есть, понимаешь, я просто не представляю их себе в этом смысле.

– Все мы когда-то были молодыми.

– А что, вы с отцом тоже были «сюси-пуси»?

– А как, по-твоему, ты появилась на свет?