Париж никогда тебя не оставит

Он остановился у дверей своего кабинета и подождал, пока она зайдет. В отличие от всех остальных комнат, Ханна не оставила здесь своего отпечатка. Повсюду, на каждой поверхности, валялись книги, рукописи и журналы, некоторые громоздились стопками на полу. И все же Шарлотт постоянно ощущала присутствие Ханны. Нет, не присутствие, а ее… неотвратимость. Никак не получалось избавиться от чувства, будто Ханна может войти в любой момент.

Он сидел и во все глаза смотрел на нее.

– Никогда не задумывалась о том, что могло случиться, будь та школьница немного постарше?

– Боюсь, что не задумывалась.

– Черта с два это так. – Он подъехал к столику, на котором стоял поднос с бутылками, бокалами и ведерком со льдом, и, спиной к ней, продолжил: – Ты забыла. Я – тот человек, который катал тебя по всей редакции.

Она пересекла комнату, сняла пальто и села в большое клубное кресло, стоявшее перед окнами, за которыми был погруженный в темноту сад. Ей уже приходилось бывать в этой комнате, но сейчас показалось, что мебель расставлена как-то странно. А потом она поняла. Должно быть два кресла, по обе стороны от журнального столика, но кресло только одно, а по другую сторону оставлено пустое место для его коляски. Странно, что раньше она никогда этого не замечала. Быть может, сыграл свою роль поздний час, или его ярость, или ощутимое напряжение между ними. И странно, как подобные мелочи вдруг позволили ей прочувствовать все несчастье его положения.

Он подкатил к столику, занял свое место, вручил ей бокал и отхлебнул из своего.

– Так какого же черта они не могут?

В его голос снова вернулась ярость, и она вздрогнула.

– Они не могут – что?

– Оставить человека в покое. Как говорит персонаж из этого фильма.

– Ответ, который дается в фильме, насколько я помню, такой: потому что они тебя любят.

Его ответный смешок прозвучал точно лай.

– Ну да. Ассоциация евреев-ветеранов Америки от меня без ума. А Ханна хочет для меня только самого лучшего.

– Медаль Почета – не такое уж оскорбление.

– Фарс – вот более подходящее слово.

– Может, ты просто чересчур скромен.

– Скромен! Ну, Чарли, я был о тебе лучшего мнения.

– Я просто не понимаю, из-за чего ты так зол.

– Ты правда хочешь знать? Правда хочешь услышать мои военные истории?

– Если ты хочешь их рассказать.

– Молодец, девчонка. Ты знаешь правильный ответ. В отличие от Ханны, которая годами пыталась их у меня выудить. Она убеждена, что стоит мне все рассказать, и она устроит так, что бука уйдет. Но ты-то не думаешь, будто способна заставить все уйти, верно? Может, потому, что у тебя имеются свои истории.

– Мы разговаривали о тебе.

– Ах да, мои военные истории. Но вот какая проблема. Что именно я буду тебе рассказывать? Сказочку про мой так называемый героизм? Как я оказался в этом кресле, потому что спасал своих товарищей? Или выложить тебе всю подноготную про весь тот идиотизм, про чистое зло? Но у тебя у самой имеется подобный опыт. Хочешь знать, что именно я делал, когда меня подстрелили? Что, кстати, я вообще не считаю делом рук какого-то японского солдата. Я считаю, это было божественное воздаяние. Но, опять же, может, это говорит во мне гордыня. Если Бог и существует, ему было бы не до меня, и не до моих однополчан, и не до всей этой чертовой битвы при Буне. У него уже был туз в рукаве – битва за Иводзиму. Попробуй-ка спланируй такое.

Он опрокинул одним глотком то, что оставалось у него в бокале, проехал через всю комнату к столу с напитками, наполнил бокал заново и вернулся обратно, но на этот раз, вместо того чтобы поставить свое кресло под углом к ее, он подъехал прямо к ней и остановился только тогда, когда их колени уже практически соприкасались. Никакой романтики в этом не было. Он был слишком зол, чтобы еще какое-либо чувство могло пробиться на поверхность.

– Но я отклонился от темы. Я собирался рассказать тебе, чем был занят в тот момент, когда меня подстрелили.

Она молча ждала.

– Я колол штыком японских солдат.

Она постаралась не поморщиться.

– Разве не именно это ты должен был делать? Именно этому тебя и учили?

– После того, как они уже были мертвы?

– Не понимаю.

– Думаю, понимаешь. Ты не так глупа, несмотря на эту фразу насчет излишней скромности. Та история, которую сегодня рассказывал мой старый приятель Арт Каплан, – не совсем ложь. Я убил много японцев, когда защищал тот бункер, хотя и вовсе не так много, как он пытался тебе впарить. Офицер, который представил меня к медали, – это тоже правда – указал число, которое, думаю, было ближе к пятидесяти. Но цифра относительна. Подсчет вражеских трупов в той ситуации был несколько затруднителен. Нам было не до того. Хотя, думаю, если ты – жена, или мать японца, или его ребенок, или, собственно, яп, точная цифра будет иметь для тебя значение.

– Ты же был солдатом, – продолжала настаивать она. – Ты просто делал свою работу.

– Где-то я уже вроде слышал эту фразу? Ах да, на одном из процессов в Нюрнберге.

– Их не мучила совесть. В отличие от тебя. В этом-то и разница. Это – то, что тебя терзает.