Париж с нами

— Так я ведь тоже говорила об этом, когда он еще не прибыл.

Это правда. Вот так и убеждаешься, насколько несправедливы твои нападки. Ведь и Люсьен радовался возвращению Жинетты и даже мечтал о встрече Нового года всей семьей.

— Если бы не пароход, она могла бы вернуться. А при теперешнем положении лучше бы она пробыла там еще какое-то время. Что ты хочешь? Нечего закрывать глаза. Пока не разгрузят пароход, да и некоторое время спустя у нас не будет никакой работы — мера репрессии. Всегда так бывало. Нам скажут: пароходы не заходят в ваш порт по вашей же вине. Песня известная. И ко всему еще эта история с лишением карточек… Не будет у нас докерской карточки — придется еще потуже затянуть пояс.

— Может быть, у тебя и не отнимут…

— А я не собираюсь вести себя иначе, чем все.

— Я не то хотела сказать…

В Жоржетте еще сохранились всякие предрассудки. Ей казалось, что эти ее слова могут отвратить беду. Да и вообще ей трудно себе представить, что люди способны на подобную низость, ведь они все же люди! А Люсьен, со своей стороны, хотел избежать другой опасности: между ним и женой не должно даже вопроса возникать о его поведении по отношению к американскому пароходу. Здесь нет никакого вопроса и не может быть! Все твердо решено, вот и все! Жоржетта, может быть, и не собиралась поднимать этот вопрос, даже наверняка не собиралась, но Люсьен при первом же намеке насторожился.

— В общем снова наступили черные денечки, что и говорить, — грустно заметил Люсьен. — Плохо все получилось — отправили девочку, а теперь, когда стало еще хуже, выписали ее обратно.

— Что сделано, то сделано, ничего не попишешь. Да и, в конце концов… Что тебе дороже, дочь или пароход?

Избитое выражение, избитый вопрос, ими усеяна вся жизнь… Они никогда точно не выражают твою мысль. В данном случае Жоржетта хотела сказать: ничто не должно нам помешать взять к себе дочку, раз мы этого хотим.

— Жинетта, конечно, — и Люсьен недовольно пожимает плечами. Вопрос жены ему явно неприятен. — Хотя… дело обстоит совсем не так, как ты думаешь. Для меня пароход тесно связан с Жинеттой. С ней и с остальными детьми. Ты понимаешь?..

Люсьен знает Жоржетту, ей не приходиться разъяснять такие вещи: почему так трудно живется, какая идет война, и что самое страшное — война против детей… События в Корее, особенно последних дней, говорят сами за себя…

— Как тебе кажется, когда она может приехать?

— Не раньше завтрашнего вечера, часов в одиннадцать. Сегодня тоже есть поезд, но я думаю, она на него не успеет. И еще один — он приходит завтра утром в семь. Но едва ли Жорж поедет с нею ночью. Этот поезд выходит из Парижа около полуночи. Хотя… все может быть.

— Представляю себе, как Жинетта радуется!

— Еще бы, — Люсьен улыбнулся, зараженный тихим счастливым смехом Жоржетты.

— Но на завтра как раз назначена демонстрация. Только бы тебя не арестовали или не случилось с тобой чего-нибудь…

— Ничего не поделаешь, Жоржетта. Я тебе уже сказал, что ничем не отличаюсь от других…

* * *

— А тебе не померещилось? Начнешь себя изводить, так найдешь тысячи причин.

Мартина может говорить что угодно, но Альфонс уверен, что не ошибся. И он все больше убеждается в этом. Франкер совершенно явно отвернулся, чтобы с ним не здороваться или не ответить на его приветствие.

— Глаза-то у меня есть. Я же видел, как он показал парню, который был с ним: «Вон он!», а может быть просто сказал: «Веди себя так, словно ты его не замечаешь». Парень, кстати, незнакомый. У него не было велосипеда, а Франкер держал свой рядом с собой. Когда я вошел в комнату и посмотрел в окно, они еще продолжали стоять. Потом появился Анри, и Франкер уехал. Парень и Анри вошли в дом, я даже думал — они к нам. Но, видно, они пошли к Анри.

— О тебе вечно всякое болтают, и этого не избежать. Да если бы ты знал, чего я только не наслышалась за сегодняшнее утро из-за своей завивки! И сколько еще, верно, говорили за моей спиной! Подумаешь, преступление…

Мартина сделала перманент. Конечно, преступления в этом нет никакого, но попробуйте-ка заткнуть рот женщинам. Большинство из них целую вечность не были у парикмахера, вот и рады подпустить Мартине шпильку. Все соседки, а тем более товарки, не дают ей проходу. В коридоре, на улице, в бакалейной — всюду преследуют ее.

— Мартина, ты выиграла миллион?

— Чем это ты ублажила своего муженька, что он так расщедрился?

— Некоторые ни в чем себе не отказывают!

— Не иначе как ты нашла себе какого-нибудь шикарного старикашку. Говорят, все богатые женщины делают себе перманент.

— Ничего подобного, у нее волосы сами вьются. Что скажешь, Мартина?

— А прическа-то самая модная! На американский лад.