Он вынул саблю, воткнул ее в землю и отсчитал десять шагов. В этом месте полковник оставил свой клинок. Затем противники повернулись друг к другу спинами и двинулись к разным сторонам поляны, считая про себя. Было договорено отмерить еще десять шагов. Почти одновременно они обернулись лицом друг к другу, подняли пистолеты и по взаимному кивку начали сходиться. Александр не торопился спускать курок. По совести трудно было определить, какая сторона «оскорбленная» и кому первому стрелять? Но с формальной точки зрения, оскорбителем был Казначеев. Видимо, Малаховский так и считал, потому что, не пройдя пяти шагов, нажал на курок.
Адъютант сначала увидел белое облачко у ствола поляка, а потом услышал выстрел. Надо признаться, кухенрейтер хлопал, как железная дверь. А бил… без промаха. Леше обожгло правое бедро. К счастью, он стоял боком, пуля прошла навылет, разорвав мундир, кожу и мышцы. Целился Малаховский явно в живот, чтобы потом сказать, что хотел попасть в ногу – известный трюк. Но, видать, рановато бахнул.
Зато теперь все козыри были на руках у Казначеева. Выдержав первый выстрел, он имел право подозвать противника к барьеру и бить по нему, как по неподвижной мишени. Это жесткое правило почти не оставляло поляку шансов. Не позволяя себе отвлекаться на боль, полковник сделал Малаховскому знак приблизиться. Но тот не двинулся с места. Допустив один промах, он не собирался идти на поводу у дуэльного кодекса. Вот если бы были секунданты! Тогда бы генерал не ударил в грязь лицом и пошел бы к покачивавшейся сабле. А сейчас… кто их видит? Кто сможет доказать?
– Стреляйте! – поляк сплюнул под ноги. – А то истечете кровью.
В его голосе слышалась насмешка. Саша понимал, что противник прав: дырка у него в бедре здоровенная, скоро начнет кружиться голова, и он не сможет как следует прицелиться. Если же Казначеев промажет, то невредимый Малаховский быстрее перезарядит пистолет и добьет его уже без всяких правил, пока сам адъютант будет только хромать к своему ящику с дуэльными принадлежностями. Не думая более ни секунды, Саша спустил курок.
Хорошее у графа оказалось оружие. Ай да братья Коминаццо! Итальянская работа! Малаховский дернулся и сел на землю. Как, бывает, садятся шарнирные куклы с подрезанными веревками. А потом стал заваливаться на бок, выбросив вперед руку и продолжая жать на курок, словно из пустого пистолета все еще могла вылететь пуля. Отшвырнув от себя бесполезное оружие, Казначеев зажал обеими руками рану на бедре и поспешил к генералу. Если бы тот оказался жив, по всем правилам, адъютант вынужден был бы позаботиться о нем. Стыдно сказать, но Саша молился, чтобы поляк был мертв.
Так и случилось. Пуля ударила в грудь и, вероятно, разорвала сердце. Похвалить себя за меткость полковник не мог: он целился в голову. Приписать удачу следовало чистой случайности. Или вмешательству Провидения. Что Саша и сделал. Он нагнулся над противником, чтобы, как полагается, осмотреть рану и послушать, нет ли слабого стука. Хотя заранее знал, что нет. Но кодекс… Он расстегнул белый генерал-адъютантский мундир, на котором кровь выглядела отталкивающе яркой. Тонкий холст рубашки уже взмок и затрещал под пальцами. Руки полковника наткнулись еще на что-то плотное, тоже испачканное кровью. Оно лежало между мундиром и рубашкой в небольшом батистовом мешочке, приколотом булавкой к подкладке. На ощупь это была бумага.
Нехорошо обирать покойников, но в Казначееве заговорил штабной. Перед ним был враг. У врага пакет. Саша живо извлек мешочек, схваченный на живую нитку, разорвал край и достал оттуда продолговатый конверт с сургучной печатью бурого цвета. Приглядевшись, он понял, что на ней оттиснут всадник с поднятым над головой мечом – герб Великого княжества Литовского. Несколько мгновений Казначеев колебался, потом надломил сургуч. Лист был продольно согнут и сложен три раза. Правый нижний край пострадал от пули, поле во многих местах запачкала кровь. Кое-где чернила поплыли, но не настолько, чтобы смазать текст. Некоторое время адъютант подержал письмо на ветру, давая ему просохнуть, а потом поднес к лицу. Оно было написано по-французски.