Париж — всегда хорошая идея

— Надеюсь, Роберт, вы не рассердились на меня, когда я обрадовался, узнав, что Руфь меня не забыла. И конечно, я также рад, что мне довелось узнать ее сына. Ваша матушка очень много значила для меня.

— А можно мне посмотреть фотографию — фотографию моей матери?

— Разумеется. Если Розали будет так добра и достанет коробку с платяного шкафа. Я сам, к сожалению, еще не способен лазить по верхам.

Пока Розали ходила наверх в спальню, взгляд Макса сочувственно следил за Робертом, который то и дело сжимал и расжимал пальцы. Не так-то просто пережить обрушившуюся из прошлого неожиданность! Тем более из прошлого, которое от тебя не зависело.

— Почему она мне никогда ничего об этом не рассказывала? — заговорил он наконец. — Ведь я был уже не мальчик, и все это такая давняя история. Я бы мог это понять…

— Не надо в этом слишком копаться, мой мальчик. Ваша матушка поступила совершенно правильно, я в этом уверен. Она была удивительная женщина — еще в те годы, — и она вас, как видно, очень сильно любила. Иначе вы не стали бы тем, что есть.

Роберт благодарно кивнул.

— Да, наверно, вы правы, — сказал он, и его лицо посветлело.

Вскоре вернулась Розали.

— Это та самая? — спросила она, кладя на стол поблекшую цветную фотографию. Мужчины оба склонились, чтобы на нее посмотреть.

— Да, — сказал Макс. — Это фотография из парка Багатель.

Роберт придвинул к себе снимок и кивнул.

— Да, — сказал и он. — Это мама. Ее невозможно не узнать. — Его взгляд задержался на молодой женщине, которая стояла под деревом и, смеясь, смотрела в объектив. — Боже мой, этот смех! — воскликнул он и провел рукой по лицу. — Этот смех она сохранила на всю жизнь.

Уже после заката Макс Марше распрощался со своими гостями. Роберт выразил желание увидеть то место, где был сделан снимок его матери, и они договорились съездить завтра все вместе в Булонский лес.

— Отыскать дерево не трудно, — сказал Макс. — Только бы мне вообще туда добраться на этих дурацких штуках, — добавил он, показывая на свои костыли.

— Ну, с этим-то вы справитесь! В случае чего мы вас докатим, там наверняка выдают напрокат инвалидные кресла, — успокоила его Розали, а в ее смехе было что-то такое, что рассеивало все сомнения.

Затем гости сели в маленький автомобильчик Розали и уехали. Макс еще постоял в дверях, провожая их глазами. Жизнь продолжалась. Она всегда продолжается. Огонь, который передают друг другу по эстафете, пока он не домчится до места назначения.

Он приковылял обратно на террасу и снова уселся в плетеное кресло. Над садом разливалась ночная прохлада. Макс задумчиво посмотрел на выцветшую фотографию, все еще лежавшую на столе.

Откинувшись в кресле, он на миг закрыл глаза. Перед ним предстали двое, он и она, полные молодого задора, в солнечный день в Булонском лесу. Улегшись на клетчатом одеяле под старым каштаном, они шутили и веселились. Шершавое одеяло было немного кусачее. Руфь была в красном платье в белую крапинку, которое так ему нравилось, и губы у нее были почти такими же яркими, как платье. Солнце, пробиваясь сквозь листву, рисовало на одеяле и ее голых ногах пляшущие блики. Босоножки она скинула. Чирикала птичка. Небо было синее синего. По нему неспешно проплывало облако.

Стоял чудный летний денек, и казалось невообразимым, что он когда-нибудь кончится со всем его великолепием. Всюду ощущалась какая-то необычайная легкость, такая явственная, что хоть трогай ее руками. И Макс вдруг почувствовал такую же легкость в своем сердце. Стоит захотеть — и полетишь!

Он открыл глаза и ощутил, как его охватила давно забытая любовь к жизни. Да, он любит эту жизнь, такую богатую, а порой почти нищенски бедную. Но она — это все, что у тебя есть.

Он взял со стола фотографию, перевернул ее и на обороте увидел сделанную карандашом пометку: 22 июля 1974.

Долго еще он сидел, уставив взгляд в сумерки. И одна мысль, мелькнувшая у него днем, мелькнувшая так легко, как невесомое касание руки молодой женщины, вдруг неодолимо завладела его сознанием.

28

— Неужели нельзя было обойтись без того, чтобы пинать меня ногой в голень? — спросил Роберт, когда они выехали на маленькую улочку, ведущую от дома.

— Или, по-твоему, это та чуткость, о которой ты столько говоришь?

Поддернув штанину, он полюбовался на красовавшийся под ней солидный синяк.

— Я думала, американцы не боятся боли, — отшутилась Розали.

— Индейцы, индейцы не боятся, — поправил ее Роберт. — А я всего лишь жалкий, изнеженный янки.

— Тем не менее иначе тебя было не остановить. Я боялась, как бы ты с ним не подрался и вы не покалечили друг друга.

Она не задумываясь говорила ему «ты». Они перешли на «ты», еще когда убирали со стола и относили на кухню посуду. После решающего разговора в гостях у Макса и после всего, что они вместе пережили, было бы даже странно продолжать разговаривать на «вы».

Роберт широко улыбнулся:

— А твой Макс, вообще, ничего. Даже очень симпатичный человек. Хотя все-таки как-то странно повстречаться со стариком, который… ну, так сказать… был влюблен в твою мать. — Он растерянно пожал плечами.