Парижская мода. Культурная история

Далее Ноэль подчеркивала, что Диор не просто сделал себе имя: он также способствовал расцвету всех основных и смежных отраслей французской модной индустрии, таких как текстильная промышленность, производство нижнего белья и аксессуаров, поскольку привлек к ним внимание американского и других зарубежных рынков. Она напомнила, что после освобождения Парижа в городе появилось небольшое число американских покупателей, но их обескуражили неудобные отели и отсутствие такси. Иностранные потребители привыкли думать, что «с Парижем покончено. Мы можем создавать [моду] не хуже французов». К счастью, «реакция на „атомную бомбу“ Диора была немедленной и восторженной, и она сослужила Франции прекрасную службу». Редакционная статья также отмечает, что «нью-лук» был «настоящей революцией во всех отраслях индустрии, связанной с женскими нарядами». Редакторы обещали, что следующий выпуск будет посвящен международной торговле[489].

«Вторая мировая война и немецкая оккупация Парижа обескровили и ослабили французскую моду», – пишет куратор Александра Палмер[490]. Как же послевоенной парижской моде удалось столь эффектно вернуть себе былой международный статус – и это в условиях, когда Европа необратимо утрачивала лидирующие позиции, жизнь социума кардинально изменилась, а американская модная индустрия в 1940‐е годы добилась серьезного прогресса? Заметим кстати, что в области визуальных искусств Париж утратил довоенный приоритет, уступив его нью-йоркской «художественной школе». Французское правительство, без сомнения, сделало все возможное, чтобы способствовать продвижению парижской моды. Не менее значимым, однако, был тот факт, что и лидеры модной индустрии, и обычные женщины по всему миру молчаливо признали парижское модное лидерство.

Это не значит, разумеется, что «нью-лук» принимался всеми и безоговорочно. Многие восприняли его негативно – особенно в Англии, где еще действовала политика «практичного костюма». По подсчетам, одно платье в стиле «нью-лук» требовало сарториальных ресурсов, выделявшихся одной женщине на целый год. Когда модная журналистка Элисон Сеттл попросила сэра Стаффорда Криппса, президента Торгового совета (Board of Trade), рассмотреть вопрос об увеличении пособий на женскую одежду, он категорически отказался. К дискуссии присоединились и другие политики. «Длинная юбка – смехотворный каприз праздных людей… которые… могли бы распорядиться своим временем более продуктивно», – возмущалась лейбористка Бесси Брэддок. «Париж забывает, что сейчас 1947 год, – заявляла Марджори Беккет из The Picture Post. – Мы вернулись к тем временам, когда мода была прерогативой богатой бездельницы, а не повседневной потребностью машинистки, продавщицы или домохозяйки»[491].

Тем не менее многим женщинам, особенно молодым, нравился «нью-лук». Будущей исследовательнице моды Аврил Лансдейл в 1947 году было 15 лет; она убедила мать сшить ей юбку «нью-лук» из плотных штор. На следующий год ее мать смастерила ей из двух старых платьев одно – с длинной юбкой. Она надела его в школу, и ее вызвали к директору для объяснений по поводу ее внешности. Аврил сказала: «Я выросла на три дюйма с прошлого лета, и это лучшее, что мама смогла для меня придумать, поскольку у нее не было лишних купонов»[492].

Парижская мода восстала из пепла войны, поcкольку все еще являла собой воплощение роскоши, шика и женской красоты. Мир безвозвратно изменился, но очарование парижской моды осталось прежним. В действительности оно даже усилилось. Кристиан Диор назвал это время «золотым веком» моды. Точнее, он писал:

«Казалось, что золотой век вернулся. Война закончилась, и на горизонте не было видно новой… мир был беззаботен…»[493] Безусловно, высокая мода процветала, и парижские кутюрье заслужили всемирную известность благодаря своим прекрасным творениям. И вместе с тем этот послевоенный триумф не был слишком устойчив.