Парижские мальчики в сталинской Москве

Я впервые прочитал дневник Мура в июне – июле 2010 года. Тогда был еще жив Дмитрий Васильевич Сеземан, “друг Митька”. Можно было позвонить ему в Париж… Его не станет 14 августа 2010 года. Он прожил восемьдесят восемь с половиной лет – и каких лет! Казалось, после ареста в Свердловске у Мити Сеземана не было шанса спастись. Дмитрий еще перед войной страдал туберкулезом, который мог свести в могилу и на воле. В Ивдельлаге, в очень холодном и сыром климате Северного Урала, это почти смертный приговор. Но свердловский следователь госбезопасности Ушаков не стал делать запрос в Москву и поднимать дело Нины и Николая Клепининых. Вместо вопросов о семье он задал Дмитрию “тысячу вопросов о Ромене Роллане”. При обыске у Дмитрия была найдена тетрадка с автографом этого писателя: он считался другом Советского Союза и живым классиком мировой литературы. Его книги издавали большими тиражами. И подследственный, лично знавший “прогрессивного писателя”, оказался для следователя-книгочея человеком симпатичным. Освободить не освободили, но срок дали небольшой.

К счастью для Дмитрия, в начале войны его туберкулез отступил, но диагноз в истории болезни остался. Это помогло выжить в лагере и даже досрочно освободиться. В лагере ему симпатизировала медсестра, которая сумела убедить врача комиссовать Дмитрия, то есть освободить по болезни: “…она спасла мою жизнь, позволив мне выйти из лагеря, прежде чем мое голодное тело окончательно отказалось функционировать”^12811282, – вспоминал Дмитрий Васильевич.

После освобождения ему запретили жить в столице. Пришлось поселиться в старинном городке Александрове, между Владимиром и Москвой. Без работы, без надежды сделать хоть какую-то карьеру. И Дмитрий решился на смелый шаг: пошел в местный военкомат и попросился на фронт добровольцем. Ответ был безапелляционным: “Красная Армия не нуждается в таких людях, как вы!”¹²⁸³ И тогда Дмитрий написал письмо товарищу Сталину. Через пятнадцать дней Дмитрия вызвали в военкомат…

На фронте ему снова повезло. Еще весной 1941-го Дмитрий получил распределение в войска связи. Теперь о его воинской специальности вспомнили, дали ему подходящую работу: обслуживать новейший канадский радар, присланный по ленд-лизу. Дмитрий оказался единственным человеком в части, который мог прочитать инструкцию на английском и французском. Однажды он попал под вражескую бомбежку, был ранен, но выжил и вернулся в сталинскую Москву осенью победного 1945 года.

Город был еще полуголодный и по-военному тихий. “Даже на рынках было тихо. <…>…детского визга-щебета как не бывало”¹²⁸⁴, – рассказывала о тех днях Людмила Черная. На улицах не было пьяных – если пили, то по домам, за закрытыми дверьми. Зато сиял город свежевымытыми окнами. Весной-летом наконец-то исчезли косые бумажные кресты, предохранявшие окна от вибрации при бомбежке. Фасады домов обретали мирный, довоенный вид, утраченный летом 1941-го, когда Цветаева с Муром покидали Москву.

Только что закончился первый послевоенный футбольный чемпионат. Его выиграли московские динамовцы, которыми руководил молодой тренер Михаил Якушин – в июне 1941-го Мур еще видел его на футбольном поле. Для каждой игры, для каждого нового соперника Якушин придумывал новые приемы, а к матчу с главным соперником, ЦДКА изобрел новую тактическую схему 4–2–4. Сумел поставить в тупик даже своего учителя Бориса Аркадьева, который тренировал тогда московских армейцев. ЦДКА отстал от динамовцев только на одно очко. В том году взошла звезда центрфорварда Всеволода Боброва, который стал лучшим бомбардиром чемпионата, забив в 21 матче 24 мяча. Вместе с Григорием Федотовым, живой легендой советского футбола, они составили знаменитый армейский сдвоенный центр. Вскоре Бобров присоединится к динамовцам, чтобы усилить их команду. Советский футбольный чемпион готовился к турне по Великобритании.

Простые русские, англичане и американцы еще видели друг в друге союзников, товарищей по борьбе, разделивших победу над нацизмом. В киосках “Союзпечати” свободно продавали журнал “Америка” и газету “Британский союзник”. По московским улицам гуляли иностранцы. Никого не удивляли, не настораживали поляки в живописных конфедератках, американцы в шнурованных ботинках на толстой подошве, англичане во френчах цвета хаки, которые выглядели скромно рядом с новой парадно-выходной формой советских офицеров.