Парижские сестры

Борясь с чувствами унижения и стыда, она рыдала на плече Мирей, рассказывая ей о своей семье. Ей врезались в память слова Жан-Поля об Эрнсте, и она пыталась тогда убедить себя, что брат просто не осознает, насколько тяжела жизнь в большом городе. Даже в лучшие времена женщины не отличались большой стойкостью, а война еще сильнее ослабила их, но общение с Эрнстом вызывало у нее чувство безопасности, вдобавок изрядно приправленное роскошью и завистью посторонних. Теперь ей открылось, что вся эта «безопасность» складывалась из фантазий, которые она сама сплетала из дареных шелковых чулок и поднесенных бокалов шампанского.

– Как я могла из-за этого предать своих братьев? О, Мирей, не могу представить, что они думают обо мне! Жан-Поль отправился в рабочие лагеря, осознавая, что я… – она заколебалась, пытаясь подобрать подходящие слова. – Наслаждаюсь вниманием врага. Как бы мне хотелось сказать ему сейчас, что до меня дошло, насколько я ошибалась!

Мирей погладила ее по руке, успокаивая. Вздохнув, она сказала:

– Что ж, ты не первая девушка, у которой закружилась голова от небольших, хотя и роскошных подачек, да и от того, что он снизошел до тебя. Важно лишь то, что ты теперь накрепко усвоила этот урок. В следующий раз, когда на твоем пути встанет лихой немецкий офицер, ты, скорее всего, уже не станешь клевать на эту приманку.

– Я эту приманку вовсе не замечу, – яростно отозвалась Клэр, и от этого Мирей даже улыбнулась. – Ненавижу нацистов. За все, что они сделали. Мне. Моей семье. И моей стране.

* * *

Пока в последующие месяцы она пыталась справиться со своим разбитым сердцем и сосредоточиться на работе, Клэр буквально чувствовала, как воздух постепенно начинают наполнять перемены. Во время первого вторжения немцев жители Парижа словно оцепенели. Быть может, поначалу они верили фашистским плакатам с изображением доброжелательных нацистских солдат, гарантирующих защиту народу и пищу голодающим детям Франции. Но когда на смену последнему листку года пришел новый календарь, настроение изменилось.

Город охватило чувство нестабильности. По сарафанному радио распространялись рассказы о протестах и актах неповиновения, говорили даже, что некоторые члены Сопротивления осмеливались нападать на немецких оккупантов. Естественно, ответные меры против таких актов были быстрыми и жестокими: казни производились прямо на улицах, и каждый знал, каким грузом наполнены поезда, все чаще отправляющиеся со станций Восточного вокзала и вокзала Аустерлиц. Ходили также слухи о лагере для интернированных в пригороде Дранси к северо-востоку от центра города, куда отправлялись арестованные евреи – граждане Франции. Тот факт, что этот лагерь патрулировался французской, а не немецкой полицией, лишь усиливал чувство гнева, которое все сильнее вскипало в сердцах парижан.

А теперь это беспокойство начало проникать и в сознание Клэр. Она переживала за своих братьев, за Жан-Поля и Тео. От них не было никаких новостей. Удалось ли им повстречаться в Германии? Она надеялась, что это так, что они работали вместе на одном из заводов, поддерживая друг друга духовно, чтобы в один прекрасный день вернуться домой, во Францию. Она оплакивала Люка; всякий раз, когда она представляла его, лежащего в военной могиле на востоке все то время, которое она беззаботно и глупо проводила с Эрнстом, агентом того самого режима, который убил ее брата, ее тошнило от самой себя. Казалось, что те месяцы она провела словно в сомнамбулическом трансе, соблазненная иллюзией, что деньги и гламур изменят ее жизнь, отвлекаясь от реальности, от того, что на самом деле происходит в мире вокруг нее.

Однако время шло, и настроения в городе, да и внутри нее самой, продолжали меняться. Рана на ее сердце потихоньку сглаживалась – так происходит со всеми у кого достаточно времени и хороших, добрых друзей, – и по мере этого исцеления Клэр становилась кем-то новым. Тяжелый урок, который она усвоила, заставил ее задуматься о том, каким человеком она была, и о том, какой хотела бы стать; так, постепенно, внутри нее начала зреть решимость.

И вот однажды вечером, когда Виви снова осталась в одиночестве трудиться в пошивочной, Клэр постучала в дверь комнаты Мирей.

– Войдите! – донесся изнутри голос подруги.

Клэр перешагнула через порог, в крошечную спальню под карнизом, и некоторое время стояла в молчании, уперев сжатые кулаки в бока. Затем она сказала:

– Я хочу помочь. Скажи мне, что я могу сделать, Мирей. Теперь я готова дать им отпор.

Мирей поднялась с того места, где сидела на кровати, и тихо, но твердо закрыла дверь. Затем она похлопала по стеганому покрывалу, жестом приглашая Клэр присоединиться.

– Это не так-то просто, Клэр. Ты уверена, что готова решиться на этот шаг? – тихо спросила она.

Клэр кивнула.

– Я ненавижу их. Я ненавижу то, что они сделали и со мной, и с моей семьей, и за то, что они продолжают творить с нашей страной. Жаль, что мне пришлось потратить столько времени на раздумья, но теперь я готова.

Мирей посмотрела на нее долгим, оценивающим взглядом, как будто видела подругу впервые.