Парижские тайны. Том 1

Другие натуры, гораздо более редкие, потому что у них инстинкты облагорожены разумом и разум сочетается с душевностью, другие, еще раз скажем, способны склонить к добру, так же как первые – ко злу. Благотворное влияние проникает в души, как солнечные лучи с их живительным теплом… как свежая ночная роса возрождает иссушенную жаждой землю.

Лилия-Мария, если хотите, была примером воздействия благодетельного.

Добро не проникает в душу так быстро, как соблазны зла, но оно действует хоть и медленно, но верно. Оно, как благовонное умащение, постепенно ублажает, успокаивает и смягчает зачерствевшую душу и возвращает ей необъяснимое счастье чистоты.

Но, к несчастью, очарование это длится недолго.

Мельком увидев небесное сияние, ожесточенные души снова погружаются во мрак своей обычной жизни: воспоминания о сладостных радостях, которые их посетили на минуту, быстро забываются. Но иногда они все же пытаются их вспомнить, хотя бы смутно, как мы вспоминаем невнятную колыбельную, которая укачивала нас в далеком счастливом детстве.

Благодаря доброму делу, которое подсказала Певунья, многие испытали это чувство мимолетного счастья, но оно особенно затронуло Волчицу. Однако она, по причинам, о которых мы расскажем, была ранена гораздо больнее, чем все остальные арестантки, и восприняла гораздо глубже этот благородный урок.

Можно, конечно, удивляться, как это Лилия-Мария, еще недавно такая безвольная и плаксивая, вдруг стала храброй и решительной, но надо не забывать, какое благородное воспитание она получила на ферме Букеваль и как оно быстро развило редкие природные качества ее чудесного характера.

Лилия-Мария понимала, что нечего зря оплакивать прошлое и что, только делая добро или подвигая на него других, она может искупить свою вину.

Как мы уже сказали, Волчица села на деревянную скамью рядом с Певуньей.

Эта близость двух юных женщин являла разительный контраст.

Их освещали бледные лучи зимнего солнца; в чистом небе всплывали маленькие белые и курчавые облачка; птички, обрадованные недолгим теплом, щебетали среди черных ветвей старого каштана; самые храбрые и отчаянные воробьишки купались и пили воду в ручейке, вытекавшем из переполненного бассейна; зеленый мох покрывал плиты по его краям; между этими камнями в широких щелях проросли пучки травы и водяных растений, еще не погубленных заморозками.

Описание этого маленького водоема на прогулочном дворе тюрьмы Сен-Лазар может показаться ребяческим, однако Лилия-Мария запоминала каждую подробность; она смотрела на эту зелень и прозрачную воду, в которой отражались бегущие облака и золотой отсвет солнца, и думала, вздыхая, о великолепии природы, которую так любила, которой так восхищалась всей страстью своей поэтической души и которой была лишена.

– Что вы хотели сказать мне? – спросила Певунья свою подругу, сидевшую рядом с ней в суровом молчании.

– Нам пора объясниться! – гневно воскликнула Волчица. – Это не может так продолжаться!

– Я вас не понимаю, Волчица.

– Только что там, на дворе, я сказала себе, из-за этой Мон-Сен-Жан: я больше не стану уступать тебе, Певунья, – и все-таки я уступила…

– Но при чем же я?..

– А при том, что это не может так продолжаться!

– Что вы имеете против меня, Волчица?

– А то… что я сама не своя после того, как вы здесь появились. У меня ни сердца, ни злости, ни храбрости…

Она замолчала на миг, затем вдруг, засучив рукав, показала на своей белой, мускулистой, покрытой черным пушком руке неизгладимую татуировку – изображение кинжала, вонзенного наполовину в окровавленное сердце, а под ним – наколотые слова: «Смерть трусам! Марсиаль. Н. В. На всю жизнь».

– Вы видите это? – вскричала Волчица.

– Да, это ужасно… и пугает меня, – ответила Певунья, отворачиваясь.

– Когда Марсиаль, мой любовник, выколол мне на руке раскаленной иголкой эти слова: «Смерть трусам!» – он верил, что я никогда не струшу. Но если бы он знал, как я вела себя последние три дня, он бы вонзил кинжал в мою грудь, как этот кинжал в это сердце… и он был бы прав, потому что написал: «Смерть трусам!» А я оказалась трусихой…

– В чем же вы струсили?

– Во всем…

– Вы жалеете о своем добром поступке?

– Да…

– Нет, я не верю вам…

– Да, я жалею об этом, потому что это еще одно доказательство, что вы что-то делаете со всеми нами. Разве вы не слышали, как эта Мон-Сен-Жан благодарила вас, стоя на коленях?

– Что же она говорила?

– Она сказала: «Одно ваше слово отвратило нас от зла и подвигло к добру». Я бы ее задушила… если бы, к моему стыду, это не было правдой. Да, в мгновение ока вы можете белое сделать черным, и наоборот, мы слушаем вас, доверяемся первому порыву… и остаемся в дураках… как вот сейчас…

– Я одурачила вас?.. Только потому, что хотела великодушно помочь этой несчастной женщине?..

– Речь не об этом! – гневно вскричала Волчица. – До сих пор я ни перед кем не склоняла голову… Волчицей меня прозвали, и я заслужила это имя… Многие женщины носят отметки моих клыков… и мужчины тоже. И никто не скажет, чтобы такая девчонка, как вы, укротила меня!..

– Я? Но как же это?