Парижские тайны. Том 2

Это отклонение от нормы, приступы которого наблюдались все реже и реже, всегда было первостепенным симптомом его умопомешательства. Увидев Мореля во власти его навязчивой идеи, доктор, вначале неприятно пораженный, вскоре решил воспользоваться этим обстоятельством. Он вынул из кармана кошелек, куда заранее положил шестьдесят пять луидоров, высыпал их на ладонь и внезапно обратился к Морелю, который, всецело увлеченный своей симуляцией работы, не заметил, как вошел доктор:

– Мой милый Морель… довольно работать… вы уже заработали тысячу триста франков, нужных вам для спасения Луизы… вот деньги.

И доктор высыпал на стол горсть золотых монет.

– Луиза спасена! – воскликнул гранильщик, быстро собирая монеты. – Я бегу к нотариусу.

И, вскочив на ноги, он ринулся к двери.

– Входите! – закричал доктор с напряженным волнением, так как мгновенное исцеление гранильщика могло зависеть от его первого впечатления.

Как только он произнес «Входите», Луиза появилась на пороге в тот самый момент, когда ее отец выходил из камеры.

Морель, пораженный, отступил и выронил из рук золотые монеты.

В течение нескольких минут он в изумлении созерцал Луизу, еще не узнавая ее. В то же время, казалось, он пытался оживить свои воспоминания, затем, постепенно приблизившись к ней, стал смотреть на нее с беспокойным и тревожным любопытством.

Луиза, дрожа от волнения, едва сдерживала слезы, в то время как доктор, жестом обязывая ее молчать, внимательно и безмолвно наблюдал за изменявшимся выражением лица Мореля. Гранильщик, склонившись над своей дочерью, побледнел, обеими руками вытер пот с лица, затем, еще раз шагнув, хотел заговорить с ней, но его голос замер, бледность усилилась, и он, с удивлением оглядываясь вокруг, как будто просыпался от какого-то сна.

– Отлично… отлично… – шепотом сказал доктор Луизе, – хороший признак… когда я скажу «Входите», бросайтесь к нему в объятия, называйте его отцом.

Гранильщик, сложив руки на груди, оглядел себя с ног до головы, как бы желая опознать себя. Черты его выражали болезненную неуверенность, вместо того чтобы смотреть на свою дочь, он, казалось, хотел спрятаться от нее. Затем он заговорил тихим прерывистым голосом:

– Нет… нет!.. Это сон… Где я?.. Невозможно… это сон… это не она…

Увидев золотые монеты, разбросанные по полу, он продолжал:

– А это золото… я не помню… значит, я пробуждаюсь?.. Кружится голова… я не осмелюсь взглянуть… мне стыдно… это не Луиза…

– Входите, – громко объявил доктор.

– Папа… вы узнали меня наконец, я Луиза… ваша дочь! – вскричала она, заливаясь слезами и бросаясь в объятия гранильщика. В это время в комнату вошли жена Мореля, Хохотушка, госпожа Жорж, Жермен и чета Пипле.

– О господи, – заговорил Морель, руку которого ласково гладила Луиза, – где я? Что от меня хотят? Что случилось? Я не могу поверить…

Затем, помолчав, положил ладони на голову Луизы, пристально посмотрел на нее с растущим волнением и наконец воскликнул:

– Луиза!

– Он спасен! – произнес доктор.

– Мой муж… мой бедный Морель!.. – воскликнула жена гранильщика, подойдя к Луизе и Морелю.

– Моя жена, – сказал Морель, – моя жена и дочь!

– Я также, господин Морель, – сказала Хохотушка, – все ваши друзья пришли сюда, чтобы встретиться с вами.

– Да, все ваши друзья, видите, господин Морель, – добавил Жермен.

– Мадемуазель Хохотушка!.. Господин Жермен!.. – сказал гранильщик, с удивлением узнавая всех присутствующих.

– И старые друзья из привратницкой тоже, – проговорила Анастази, в свою очередь приближаясь к гранильщику вместе с Альфредом, – вот они, Пипле… старики Пипле… друзья до гроба… Смотрите-ка, папаша Морель… сегодня счастливый день.

– Старик Пипле и его жена!.. Столько друзей вокруг меня… Мне кажется, что уже давно… И… но… но, наконец… это ты, Луиза… не так ли? – пылко воскликнул Морель, сжимая в объятиях дочь. – Это ты, Луиза? Конечно же, это ты!..

– Дорогой отец… да… это я… это моя мать… А вот здесь все ваши друзья… Вы больше никогда нас не покинете… Вы не будете больше горевать… Мы заживем счастливо, все будем счастливы.

– Все счастливы… Но… постойте-ка, дайте вспомнить… Все счастливы… Мне все же помнится, что за тобой явились, чтобы увести тебя в тюрьму, Луиза.

– Да… папа… но я оттуда вышла… оправданная… Вот видите… я здесь, подле вас…

– Постойте… постойте… ко мне возвращается память…

И он с ужасом воскликнул:

– А нотариус?..

– Умер!.. Он умер… папа, – ответила Луиза.

– Умер!.. Он!.. Теперь… я верю вам… Мы сможем быть счастливы… Но где я?.. Почему я здесь?.. С какого времени… и почему?.. Не могу ясно припомнить…

– Вы были так серьезно больны, – ответил доктор, – поэтому вас поместили сюда… в деревню. У вас был очень сильный жар, вы бредили.

– Да, да… вспоминаю, что приключилось со мной перед самой болезнью; я разговаривал с дочерью и… кто же, кто же?.. Ах да, один великодушный человек, господин Родольф… спас меня от ареста. После того я, кажется, ничего не помню.

– Ваша болезнь осложнилась отсутствием памяти, – сказал доктор. – Встреча с вашей дочерью, вашей женой, друзьями возвратила вам память.

– А у кого я здесь нахожусь?