Парижский архитектор

– Месье Бернар, изменения в планировке этой квартиры сводятся к созданию надежного тайника, где сможет укрыться еврей, за которым охотится гестапо. Я бы хотел оборудовать его таким образом, чтобы он мог укрыться там в случае, если за ним явятся, и чтобы это место не смогли обнаружить даже гестаповские ищейки. Ради вашей безопасности я не стану называть имени этого человека, скажу только, что наци хотят схватить его, чтобы под пытками вырвать признание, где находится его состояние, которое, скажем прямо, весьма значительно.

Люсьен был ошеломлен.

– Вы сошли с ума, месье! Вы укрываете евреев?!

Люсьен никогда не позволил бы себе говорить с заказчиком в таком тоне, в особенности, со столь богатым заказчиком, но Мане вторгся на запретную территорию. Оказание любой помощи евреям немцы называли «Judenbegunstigung»[3]. Неважно, насколько Мане богат, но за это его могли арестовать и казнить. Пособничество было таким преступлением, наказания за которое нельзя было избежать даже за очень большие деньги. Носить желтую звезду на лацкане в знак солидарности – это одно, но прятать еврея, за которым охотится гестапо, – это больше похоже на безумие. Во что же он вляпался, этот Мане, – или, вернее, во что этот ублюдок Гастон втянул его?

– Вы просите меня совершить самоубийство, я так это понимаю?

– Вы правы, – отозвался Мане. – И я его уже совершаю.

– Тогда, ради Бога, объясните, зачем вам это понадобилось? – воскликнул Люсьен.

Казалось, вопрос архитектора не смутил Мане, а наоборот – вызвал на его лице улыбку. Этот седовласый пожилой господин явно стремился продолжить дискуссию.

– Позвольте объяснить, месье Бернар. Еще в 1940 году, когда начался весь этот ужас, я понял, что мой долг христианина – преодолеть собственный эгоизм. Я испытываю мучительный дискомфорт, когда кто-либо из моих ближних оказывается в опасности – неважно, родился он французом или нет. Я всего лишь решил не поворачиваться спиной к чужому горю.

Понятие «дискомфорт» в такой ситуации – неважная характеристика происходящего, подумал Люсьен. А что касается христианства, то он был согласен со своим отцом: это всего лишь набор верований, полных благих намерений, но абсолютно не эффективных в реальной жизни.

– Ну что ж, месье Бернар, – продолжал Мане, – я плачу вам двенадцать тысяч франков за создание тайника, который невозможно обнаружить даже при самом тщательном обыске. Это вызов для вас как для архитектора. У меня есть превосходные мастера-строители, но они не в силах предложить такое оригинальное решение этой проблемы, которое наверняка найдете вы. Вот почему я прошу вас о помощи.

– Месье, я категорически отказываюсь. Это безумие. Я ни за что не соглашусь на такое.

– Надеюсь, вы все-таки обдумаете мое предложение, месье Бернар. Соглашайтесь. Всего один раз – и больше никогда.

– Нет и нет!

– Я понимаю, что нелегко с ходу принять столь серьезное и опасное решение. Пожалуйста, еще раз подумайте над моим предложением. Я буду ждать вашего ответа сегодня в шесть вечера в кафе «Дю Монд». Знаю, что для проекта вам необходимо все здесь тщательно осмотреть. Вот ключи, заприте дверь, когда закончите. А сейчас я вынужден вас покинуть.

Люсьен кивнул, хотел было что-то сказать, но предпочел промолчать.

– Кстати, завтра в девять утра я подписываю контракт на производство моторов для компании «Хейнкель». Мои предприятия не справляются с таким объемным заказом, поэтому я планирую расширить свой завод в Шавиле и подыскиваю архитектора, – обронил Мане, уже направляясь к двери. – Может, посоветуете кого-нибудь?

Глава 3

Комната поплыла перед его глазами. Люсьен настолько потерял равновесие, что едва не упал. Ему пришлось сесть на пол, чтобы справиться с накатившей волной тошноты.

– Проклятье, что за день! – пробормотал он.

Обычно Люсьен был готов на что угодно, лишь бы получить работу. Однажды ему даже пришлось переспать с толстой женой виноторговца по фамилии Гатье, чтобы та убедила мужа, что лучше Люсьена никто не справится с проектом нового магазина на рю Вано. И его архитектурное решение оказалось настолько удачным, что заказчик не внес ни единого изменения.

Но сегодняшнее предложение – совсем другое дело. Стоит ли смертельно рисковать из-за двенадцати тысяч франков и комиссионных? Мертвецам деньги ни к чему. На самом деле Люсьена беспокоило не то, что он может погибнуть, а то, что перед смертью его будут пытать. Он слышал от надежных людей, что немцы пытают всех, кто отказывается сотрудничать. Целые дни кошмарных мучений перед смертью или, если гестапо внезапно передумает, что было редкостью, – отправка в концентрационный лагерь.