Парижский натюрморт

– Милый, ты не заметил мои новые туфельки, я сегодня купила, – остановившись, по-детски хвастаясь, стала показывать их, картинно вертя ногой.

– Ведь ты мне врала, почему скрывала?

– Любимый, мы еще совсем мало знаем друг друга, представь себе, если бы я все сразу рассказала о себе, я очень люблю тебя, я не знала, как ты это воспримешь, я не хочу тебя потерять, ангел мой. – Ее голос дрожал, в уголках глаз появились росинки слез. Оставив ее позади, я продолжил идти, не оборачиваясь назад.

– Эдди, Эдди, дорогой, я каблук сломала, надо приклеить, – захныкала она через пару минут где-то сзади.

Мы проходили около какого-то бара в довольно-таки глухом переулке, это было одно из тех заведений, где собираются в основном местные завсегдатаи, все друг друга прекрасно знают и особенно с подозрением относятся к чужакам. Я пару раз посещал подобные кабаки, типа бистро, с друзьями, но интересного там было мало, зато на драку можно было нарваться запросто, что было чревато последствиями в то время для меня, с моими бумагами на три месяца с обновлением. В дверях бара, прямо под вывеской Chez Gino, стояли два здоровенных детины в клетчатых рубашках типа ковбоек, заправленных в кожаные брюки, у каждого по косынке на небритой шее, и с нескрываемым любопытством рассматривали нас в упор. Один из них, в круглых темных очках, с прической, как у Элвиса, презрительно посмотрел в мою сторону и, чеканя каждое слово, заявил:

– Ты почему, болван, ребенка обижаешь? – И оба закатились злорадным смехом, переходящим в хохот. Я остановился и угрожающе пошел на него, давая понять, что шутки его мне не по вкусу, второй же, не унывая, продолжал:

– Иди к нам, бедная девочка, мы тебе и туфельку починим, и приласкаем немного.

Подойдя почти вплотную, я не успел и рта открыть, как получил хороший удар в челюсть, он был настолько неожиданный, что я присел от боли, во рту появился вкус соленой крови, голова начала тяжелеть.

– Убери руки, гаденыш, – рядом кричала Стефания, приставив опасную бритву к горлу типа в очках, – не будь я андалузкой, если не перережу тебе глотку, как мокрой курице!

Второй замахал руками и пошел на нее, позабыв обо мне. Каждая минута была дорога, вскочив, я со всей силы ударил его ногой в середину бедра. Тип охнул и присел на асфальт, выкинув ногу вперед, его лицо искривилось гримасой адской боли. Стефания тоже не теряла даром времени, коленом ударила своего очкарика в пах, и тот присел рядом с первым. Музыка, что играла в зале, прервалась, весь бар, повернувшись, смотрел на нас через стекло витрины.

– Сваливаем! – крикнула она, и мы бросились бежать, вдогонку нам кто-то засвистел, послышался топот ног, который быстро прекратился. Мы неслись как сумасшедшие. Ко всем нашим бедам начал лить проливной дождь, я поскользнулся и упал в огромную лужу, порвав штаны, из которых выглядывало поцарапанное колено. Рядом стояла она и держала свои новые красные туфельки в руках, чудом успевшая подобрать, прежде чем пуститься наутек, и громко судорожно смеялась. Откинув обувь в сторону, упав на колени прямо в лужу рядом со мной, она схватив мою голову обеими руками, принялась меня целовать прямо в губы, отчего мы чуть не свалились в мутную воду.

Последующая ночь была такая же безумная, как и в прошлый раз. Благоразумие, может, и хорошо в старости, но не в постели, особенно когда ты молод и любишь женщину так, как будто это твой последний день в жизни. Ты ни о чем не думаешь больше, забывая обо всем на свете, пропасть тебе кажется ямой, горы холмами и даже смерть, самая последняя вещь, о которой мы вспоминаем вообще, потому что ты счастлив, но она тебя помнит и ждет своего часа, чтобы вырвать у тебя из жизни то, что ей причитается, ибо ее власть безгранична. Существует только одно спасение от этого – не бояться жить.

– Милый, ты спишь?

– Да, сплю!

– Если спишь, то почему отвечаешь, разве так бывает?

– Бывает, – поворачиваясь на другой бок.

– Когда человек спит – он не видит, не слышит и не ощущает, он почти мертв. Мне страшно, я не боюсь смерти, но ты увидишь – я скоро умру, уйду навсегда и буду ждать тебя даже там, откуда никто не возвращается, настолько мои чувства сильны к тебе.

– Глупости, прижмись ко мне покрепче, и страхи пройдут.

– Вчера утром, когда я выходила от тебя, ты только не смейся, на дереве сидела старая ворона, она смотрела мне в глаза, я боюсь ворон, Эдди, я их всегда боялась, они предвестники смерти.

– Мне казалось, что ты ничего не боишься.

– Нет, я боюсь потерять тебя. Ты меня любишь, ты же не бросишь меня, не разлюбишь?

– Нет, конечно, спи.

– Эдди, у меня мать была цыганкой, она умерла, когда мне было десять лет. На кладбище, где мы ее хоронили, было много ворон, они хоронили ее вместе с нами, они смотрели на нас и молчали. А потом шел дождь, и одна из ворон пролетела низко, прямо над головой, и задела меня крылом. Это была моя мать, Эдди, она прощалась со мной, она ждет меня, ей скучно одной, без меня.