Парижское эхо

Я наблюдала за пассажирами в вагоне и в какой-то момент неожиданно услышала низкие голоса четырех женщин, которые говорили о чем-то между собой, время от времени срываясь на нецензурную лексику. Профессор Путнам всегда говорила нам, что смерть – это не закрытая дверь и что прошлые жизни навсегда остаются с нами и доступны для изучения в любой момент. Однако присутствие этих женщин стало настолько явным, что перешло границы всякого исторического сострадания. Я попыталась их приглушить.

Что я знала про Андре Боррель? Совсем немного, хотя и собрала воедино все упоминания, которые попались мне в книгах и архивных документах. На фотографиях у нее было решительное лицо, которое в зависимости от освещения казалось то бесстрастным, то красивым. Она рано бросила школу и пошла работать сначала в магазин одежды, а потом в пекарню «Пюжо» на авеню Клебер. Для Матильды и Жюльетт этот район был слишком фешенебельным, зато по соседству располагался немецкий военный штаб. Возможно, Клаус Рихтер приходил в ту самую пекарню, и стоявшая за кассой Андре пробивала ему торт или круассан.

Она ненавидела марионеточное правительство Виши и с презрением наблюдала, как во Францию стекались немцы. Она присоединилась к южной ячейке Сопротивления, а когда нацисты ее раскрыли, сумела бежать в Лондон, где прошла курс подготовки в УСО. На фотографиях того периода она снята в форме и кепке со значком «КМСП», службы медицинских сестер ВС, которая давала прикрытие агентам УСО. Как только Андре приземлилась во Франции, ей тут же поручили опасное задание в тандеме с Френсисом Саттиллом – лидером английской ячейки. Именно он позже называл ее «примером для каждого из нас». Затем она влюбилась в радиста по имени Жильбер Норман. А после предательства группы «Проспер» угодила в парижскую тюрьму. Чтобы не падать духом, она писала письма на папиросной бумаге и упрашивала охранников, чтобы те отправляли их ее сестре.

Хоть и немногие отдают дань уважения подвигам Андре, она была реальной исторической фигурой. Матильда Массон и Жюльетт Лемар – тоже реальные люди, но о них знает лишь узкий круг историков вроде меня; может, что-то еще помнят их семьи, но не думаю, что им известно больше. Подруга Жюльетт, Жоржетт Шевалье, посвятила свою жизнь Сопротивлению, и о ней вообще не писали в книгах. Позывной «Симона» принадлежал девушке, чьего имени не знал даже Арман, а если и знал, то никогда не открыл его Матильде. Еще, конечно, Клемане… Незнакомка со старинной фотографии, приходившая ко мне во сне. С уверенностью можно сказать лишь то, что во время оккупации она жила в Париже, но чем она занималась на самом деле – тайна, покрытая мраком. Вероятно, мы об этом никогда не узнаем. Историческое, реальное, возможное… Мне приходилось из последних сил хвататься за эти определения.

На станции в Страсбурге я первым делом сходила в офис автопроката и забрала ключи от машины; вскоре на крыше многоэтажной парковки я нашла свой белый «рено». Выбравшись на главную дорогу из города, я почти по прямой доехала до Штрутгофа – небольшой деревушки в долине, куда под конвоем привезли четырех женщин. За окном стоял чудесный день – то, что надо для поездки в горы. Даже несмотря на события прошлого, которые меня сюда привели, на душе у меня посветлело.

В Штрутгофе дорога пошла вверх – сначала плавно, а затем все круче – и стала петлять по S-образному маршруту. Права я получила только в двадцать пять лет и водить училась на автоматической коробке, поэтому с ручной мне теперь приходилось нелегко. Поначалу я даже не сообразила, что впереди меня ждет такая гористая дорога, но затем вспомнила: когда-то на месте лагеря располагалась лыжная станция. Сглотнув, чтобы прочистить заложенные уши, я проехала мимо крошечного придорожного знака «Chambre de gaz»[73]; шрифт надписи оказался знакомым: в похожем стиле в сельской Франции оформляли вывески «Chambre d’hôte’» — местных гостиниц по типу «кровать и завтрак».

Местечко Нацвейлер оказалось невероятно красивым. В прозрачном воздухе раскачивались еловые шапки, чуть поодаль – синело горное кольцо. Повсюду слышалось пение птиц: дроздов, иволог, зябликов. Мне сразу вспомнились слова моей старушки-домовладелицы: «heureux comme un pinson». «Счастливый, как зяблик». Кстати, по-английски «зяблик» будет finch. Финч… Припарковавшись, я зашла в современное на вид здание администрации. У дверей стоял автомат с напитками, окруженный группой туристов. Все оказалось организовано куда лучше, чем я предполагала, – здесь даже были книжный магазин и комната для аудиовизуальных презентаций.

Вход на старую территорию лагеря располагался выше по склону, где атмосфера горного курорта постепенно рассеивалась. Над дощатыми воротами с колючей проволокой висела деревянная табличка: «Konzentrationslager Natzweiler-Struthof»[74]. Показав дежурному свой билет, я взяла в киоске план местности.