Парижское эхо

Папе жилось нелегко. Работа на бойне очень его выматывала, и по вечерам у него болела культя. Вернувшись домой после долгой поездки на метро, он обычно снимал свою деревянную ногу и садился за стол прямо в рубашке. Мать в это время готовила ужин. Мы всегда ели мясо, потому что отцу на работе его продавали почти за бесценок. Он частенько приносил мешки с мясными обрезками и кормил весь наш дом.

Овдовевшая мадам Готье могла позволить себе лишь печеный цикорий с ломтиком сыра, если только папа не приносил ей кусочек рубца или что-то еще. Бедная старушка жила одной надеждой. Без десяти шесть, когда закрывался магазин неподалеку, она, пришаркивая, вылезала из своей квартиры и шла туда за продуктами с витрины – если хозяин собирался их выкидывать, он разрешал ей купить кое-что по дешевке. По пути домой она всегда задерживалась на первом этаже, возле нашей квартиры, и начинала звать свою кошку – так, чтобы мы слышали. Конечно, кошка никогда не приходила, зато мы сразу знали, что она стоит под дверью.

«Да ради бога, дай ты ей уже что-нибудь», – говорил отец, когда слышал мадам Готье. Тогда мама посылала кого-нибудь из нас с кусочком мяса, завернутым в газету, – самым неаппетитным обрезком, какой ей удавалось найти.

Луиза рассказала мне, за что мама так ненавидела мадам Готье. Выяснилось, что, когда она была беременна мной, соседка сказала ей какую-то гадость. Однажды, когда живот только начал расти, мама спускалась по лестнице и старуха выдала ей вслед: «А я смотрю, вы держите себя в форме, мадам Массон».

Хоть мы жили в тесной квартире, но у нас всегда была еда, а у мамы и папы имелась отдельная спальня; нам с сестрами приходилось делить комнату на троих. У нас была гостиная с окнами на улицу и крошечная кухня, из которой открывался вид на двор и фонтан, со всех сторон окруженный домами. В окна мы могли видеть, что происходит в чужих квартирах, и порой я слышала, как люди ругаются. Если кто-нибудь оставлял открытой форточку, оттуда доносились звуки радио.

Когда мать принималась готовить ужин, я садилась у окна на кухне и наблюдала за Джином – мальчиком, который разносил воду в больших ведрах. Если в нашем фонтане вода пересыхала, ему приходилось идти к фонтану Уоллеса в конце улицы. Луиза обожала надо мной подшучивать: говорила, что Джин в меня влюблен и все время пытается поймать мой взгляд, – но мне кажется, она меня обманывала. Я наблюдала за стариком в квартире напротив, когда тот готовился ко сну; и за молодой женщиной, которая работала секретаршей и постоянно курила, стряхивая пепел в окно. У нас запрещалось выбрасывать из окон мусор, но внизу всегда валялись разбитые бутылки, коробки и окурки – и никто почему-то их не убирал. Когда я встречала наших соседей на улице, они даже не догадывались, что я знаю о них все.

Пока я была маленькой, мама весь день пропадала на работе, и заботиться обо мне приходилось старшей сестре Луизе. Все говорили, что она глупая, и действительно, ей никогда не давались письмо и счет. Папа часто говорил, что, как и мама, она закончит дни продавщицей за галантерейной стойкой где-нибудь в «Самаритэн», если ей, конечно, повезет. Все они считали Луизу простушкой, даже мама, хотя уж кто бы говорил: она ведь и сама приехала из деревни.

Но мне было все равно, что они думали. Я боготворила Луизу. Она носила шляпку и меховое пальто, которое купила на рынке Клиньянкур. Она отлично шила и часто мастерила себе платья из обрезков ткани, которые находила бог знает где. Она всегда знала, где что достать, будь то целый кусок камамбера или свежий стейк за бесценок. В баре на углу улицы хозяин иногда бесплатно наливал нам горячего шоколада. А еще, конечно, кино. Мне очень хотелось посмотреть какой-нибудь фильм в «Луксоре». Это такое большое здание в египетском стиле, неподалеку от бульвара Барбес. Но для этого нужно было ехать на метро, а оно стоило денег. Тогда Луиза нашла ход в небольшой кинотеатр рядом с нашим домом, в районе Менильмонтан. Через боковую дверь здания можно было попасть в служебный коридор, а оттуда – если подождать несколько минут после того, как начался сеанс, – пробраться в зал.

В конце концов Луиза устроилась на работу, но не в магазин. Она работала официанткой в кафе-ресторане на рю де Фран Буржуа – в захудалой части города, на бывших болотах, тянувшихся до самой рю де Риволи. Там всегда были трущобы, и некоторые дома уже тогда начали сносить. Луиза не умела толком писать, но запоминала заказы каким-то собственным способом, а потом сообщала их повару.

Иногда после школы я ходила к ней в гости. Дорога была очень длинной, но мне всегда нравилось бродить по улицам без взрослых, к тому же никто никогда ко мне не приставал.

Как-то раз в декабре я пришла к сестре на работу. На улице было темно и холодно. Луиза в тот день работала с самого утра, и ее смена как раз закончилась. Она сказала: «Пойдем со мной. Давай-ка немного повеселимся», – а потом надела свою шляпку и пальто. Мы побежали, хлюпая ногами по мокрой брусчатке. Там вокруг были настоящие лабиринты, с узкими улочками и старыми домами, с которых постоянно валились прогнившие щепки. Луиза завела меня под красный навес, на котором я заметила надпись: «Кафе Виктора Гюго». Внутри все выглядело очень старомодно, и на стенах висели разноцветные плафоны из стекла.

Владелец оказался седым мужчиной с грустными глазами. Его борода укутывала подбородок, словно шарфом. Когда он предложил нам горячего шоколада, Луиза сказала: «А это Матильда, моя младшая сестренка». – «Мадемуазель, я очарован», – ответил старик, то ли в шутку, то ли на полном серьезе. Я спросила: «А это вы – месье Гюго?» Он широко улыбнулся сквозь бороду: «Конечно, я». – «И пирожные, пожалуйста», – сказала Луиза. Виктор Гюго почему-то засомневался: «Уверена? Сегодня они в полную стоимость».

Они с сестрой как-то странно переглянулись, но та не отступилась. «Все в порядке», – сказала она.

Вскоре на столе перед нами появились две чашки обжигающе горячего шоколада. А после того, как Виктор Гюго принес нам тарелку с двумя пирожными и сладкими булочками, я спросила Луизу: «Что он имел в виду? В полную стоимость?»

Она расхохоталась и ответила: «Иногда он продает мне сладости за полцены. А иногда бесплатно кормит ужином». – «Почему?» – «Я кое-что для него делаю». – «Но что?» – «Кое-что. Личное. Пока его жены нет рядом».

Тогда до меня наконец дошло, как ей удавалось находить стейки и целые коробки камамбера. Думаю, началось все с мелочей. Потом она научилась полностью себя обеспечивать. Когда Луиза во всем призналась, я была потрясена и, кажется, не очень хорошо скрывала свою реакцию. Но она говорила с такой легкостью и юмором! Вновь рассмеявшись, она подытожила: «Глупышка, но тебе ведь нравятся пирожные?»