Парижское эхо

Я чувствовала, как за висками распухает знакомая головная боль: встреча с Матильдой не на штуку меня взволновала. К тому моменту я уже собрала достаточно материала, чтобы написать для Барбары Путнам черновой вариант статьи, а значит, волновалась не за результат работы. Голова болела от невыносимого чувства ответственности, которое я испытывала перед всеми этими женщинами. Мне предстояло выяснить произошедшее с Симоной и рассказать об этом людям, и только я могла простить Матильду, потому что только я знала обо всех смягчающих обстоятельствах той драмы. Но были ведь и другие героини: настоящие, как обожаемая мной Андре Боррель, и выдуманные, как Клемане. Моему беспокойному мозгу представлялось, что я могу искупить их смерть и подарить им шанс на условное перерождение в новой жизни.

На площади Фет – на Фестивальной площади – вопреки названию царила крайне угрюмая атмосфера. По периметру стояли бежевые панельные высотки с оранжевыми крышами; кое-где между ними торчали саженцы, огороженные сеткой. В центре площади – пирамида из грязного стекла, вокруг – небольшая пешеходная зона, а чуть в стороне – разбитая карусель.

– Боже, – спохватилась я. – Мы забыли купить Матильде цветы.

– Тут есть «Монопри». – Тарик кивнул куда-то вдаль.

– Нет, думаю, мы поищем что-нибудь получше.

На самом деле мне просто нужно было немного времени, чтобы собраться. С одной стороны площади располагался базар, на котором продавали всякую домашнюю утварь. Рядом я заметила цветочный магазин, и мы направились туда. В витрине стояли горшки с цветами и охапки пожухлых тюльпанов, но внутри я все-таки откопала кое-что посвежее и попросила перевязать букет ленточкой.

– Ты в порядке? – спросил Тарик, глядя, как я в растерянности перебираю монеты.

– Да, все нормально. Я хочу купить бутылку воды. Подержи, пожалуйста, букет.

Положившись на мобильный телефон Тарика, мы вскоре нашли здание, в котором жила Матильда, и зашли в подъезд. Внутри кое-как оштукатуренные стены серо-стального цвета напоминали больницу.

– Странно, что на двери нет кода, – сказала я, когда мы шли мимо почтовых ящиков к лифту.

– Он заработает позже, – ответил Тарик. – В «Олимпиадах» его включают в семь вечера.

Как же получилось, что этот мальчик знает больше меня? Вот такая уличная мудрость – мне еще учиться и учиться.

Лифт оказался больше, чем обычно: в отличие от типичной парижской постройки, в этом здании его предусмотрели на этапе проекта, а не втиснули кое-как позже. Громыхнув, двери распахнулись на двенадцатом этаже. Сверившись со схемой, мы повернули к квартире номер 1206. По дороге нам не встретилось ни одного окна; под низким потолком мигали желтые лампочки.

– Пришли, – объявил Тарик, показывая на номер квартиры возле серой двери.

Я уже подняла руку, но вдруг засомневалась.

– Что такое? – спросил Тарик, оторвавшись от экрана своего мобильника.

Ничего не ответив, я постучала. За дверью почти сразу послышалось шарканье, затем – стук замков и приглушенный звон цепочки. Судя по звуку, защита от незваных гостей была не слишком-то надежной. Когда хлипкая дверь наконец распахнулась, я стала искать глазами лицо хозяйки. Оно оказалось где-то внизу: голова Матильды Массон едва доставала до моего плеча. В ту секунду я вдруг увидела ее маленькой девочкой: она стояла в море, кое-как придерживая подол мокрого платья одной рукой и своего отца – другой.

– Проходите, проходите, – сказала она.

Мы послушались и зашли в комнату, обставленную старой коричневой мебелью, среди которой выделялась пара садовых стульев из пластика.

– Это вам. – Я протянула женщине букет.

Матильда ахнула – то ли от удивления, то ли в знак благодарности – и положила цветы на окошко в стене, за которым виднелась крошечная кухня. У окна, выходящего на площадь, стояла клетка с голубым волнистым попугайчиком. В квартире было тепло и душно.

Не дожидаясь вопросов, Матильда заговорила первой. По сравнению с записями ее голос звучал тоньше и резче. На мгновение у меня словно выбили почву из-под ног. Перед визитом я заготовила список вопросов: о ее самочувствии, о том, как она оказалась на площади Фет – по соседству с ее родным Бельвилем… Но старушка даже не предложила нам сесть и сходу обрушила на нас поток слов. Я по-прежнему рылась в сумке в поисках блокнота и ручки.

Матильда расположилась в кресле, которое, судя по всему, пережило саму оккупацию; правда, на подлокотнике лежал пульт, а чуть в стороне стоял небольшой телевизор. Поскольку сесть она мне так и не предложила, я устроилась на краю садового стула и легонько кивнула Тарику, чтобы он последовал моему примеру. Меня настолько завораживал сам факт физического присутствия Матильды, что я с трудом разбирала ее речь. Вдруг она прервалась и, взглянув на меня, спросила:

– Ты американка?

– Да, – ответила я.

– А что ты делаешь в Париже?

– Извините, я думала, что профессор Буш вам все объяснил. Я пишу главу для книги по истории. Она о женщинах, которые…

– Какое отношение она имеет к Америке?

– В общем-то никакого. Она про историю. Документальное свидетельство, которое будет интересно любому, кто…