Пароход Бабелон

Это было большое глубокое кресло с широкими подлокотниками и подголовником. В это кресло комиссар мечтал когда-нибудь перебраться с кровати: лежать больше не было сил. Все представления на потолке давно пересмотрены, включая то, что последовало сразу же после приказа № 1. Его тогда направили на помощь к товарищу комиссару Тумасовой отбирать кожаные куртки у московских торговцев для поштучного их учета. Торговцы кожанки отдавали с боем. Ефимыч даже раз «наганом» пригрозил одной особо несговорчивой бабе. А она в ответ грозила похоронить его в ложбине меж своих грудей. И вот уже они везут товар на склад Московского совета в Юшков переулок. Товарищ комиссар Тумасова, заметив, что Ефимыч не сводит глаз с летной куртки, подмигивает ему: «Примерь! Разве ж не заслужил? Гатчинская!.. Возьмешь – в комиссары уйдешь». Может, действительно, если бы тогда не послушал товарища комиссара Тумасову, не стырил куртку по дороге, не стал бы комиссаром. Вещи – они ведь тоже на людей влияние оказывают.

«Где теперь комполка? Живой ли? Дождется ли он своей Красной Индии? А Кондрат? А Гришаня? А Тихон мой?»

Сколько ему сейчас хотелось сказать своему ординарцу слов благодарности, хотя он прекрасно знал, как от таких слов в косую рябь идут настоящие казаки.

Вчера комиссар попросил у Яна что-то почитать. И тот, то ли не найдя во всем доме книг на русском языке, то ли отметив про себя оставленный Агнешкой альбом и рассудив так, что комиссар любит разглядывать картинки, принес ему вместо интересной книги еще парочку альбомов. Только они были тяжелее Агнешкиного и управляться с ними тоже было тяжело.

Больше других художников комиссару нравились Вермеер, Босх и Брейгель, но, может быть, это потому, что он, библейский человек, быстро уставал от библейских сюжетов и в особенности от красивых мадонн с красивыми младенцами. Было и еще одно, не менее важное обстоятельство. Вермеер, Босх и Брейгель помогали ему оставаться собой в мире, не терпящем страха и чувства вины.

Еще через два дня снова явился Белоцерковский.

– Вам привет от одной эксцентричной молодой особы, – и Родион Аркадьевич протянул комиссару отцовские часы. – Этому привету почти столько же, сколько вы здесь, но я решил не передавать его вам, пока вы не придете в форму. Надеюсь, вы не станете требовать от меня каких-то сопровождающих объяснений. От себя лишь добавлю, что вы, мой юный друг, достойны более долговечных сплавов. И коли от Изиды привет я вам передал, имею счастье возвратить еще и это. Держите!.. – и он протянул комиссару аккуратный черный «браунинг» калибра 7,65. Правда, без второй обоймы.

– Ваш, как видите… Уверен, вы не дадите себя растрогать слезами.

Комиссар глянул на Родиона Аркадьевича, словно на человека, принадлежащего к иной эпохе.

– Скажите же хоть слово, господин комиссар. Облегчите душу.

– Мой дружок!.. – Ефим вытащил обойму. Все патроны на месте. Снова вставил. Передернул затвор и поставил на предохранитель. – Родион Аркадьевич, если вы заметили, я все это время не пытал вас о двух вещах: об оставленной мною женщине и…

– …и?..

– …о голубях.

– Что вам до них? Вы должны понимать, что сейчас, волею обстоятельств, находитесь здесь в другом статусе, и он не требует от вас мести. Голуби улетели вместе со старухой в миры иные. Что же вам еще нужно, комиссар? Было бы чрезвычайной глупостью после всего, через что вы прошли, вернуться на старую тропу. – Он потянул себя за мочку уха. – Найти вы на ней ничего не найдете, правда, и потерять не потеряете, потому что еще ничего не успели приобрести. Кстати, куртку вашу тоже нашли, ее служанка спрятала, пока польская братия на дворе шаромыжничала. Вся разорвана шрапнелью, точно стаей собак. Забудьте про нее. Впрочем, если хотите, принесу, так сказать, на память.

– А шашка и «маузер»?

– А вот этого, милейший, знать не могу. Полагаю, у Войцеха они или у Яна. Если у Яна, то со временем укрепит он и шашку, и «маузер» ваш возле шпаги, украшения ради. А чего еще вы хотели? Вы же побежденный. Так или нет?

– Вы так считаете?

– Что я, как вы считаете…

Покидая комиссара через полчаса, Белоцерковский остановился у двери:

– Несколько дней назад вы задали мне вопрос относительно того, почему вас не убили. Сегодня я спрашиваю вас, причем решительно: для чего вы выжили? Есть у вас ответ? Вы в самом деле верите им и, воскреснув, пойдете за ними вновь?

– «Им» – это кому? За кем я должен пойти?

– Ефим Ефимович, я с вами откровенно, а вы!

– Для человека, предлагающего откровенный разговор, Родион Аркадьевич, вы придаете чрезмерную значимость малозначащим вещам.

– Воскресение – малозначащее слово?! Я чувствую нехватку воздуха. – Он расстегнул галстук-бабочку. – Как бы мне вам подоходчивей объяснить, мил человек… – схватился за мочку уха, закурил.

– Сделайте милость, присядьте, не ходите взад-вперед. Возьмите стул, не все же себя в кресло вдавливать.