Пароход Бабелон

– Ой, тут и рассказывать нечего. Папа оплатил обучение в Италии одному бедному, но очень талантливому художнику, – говорит, а сама смотрит на Дору, все ли правильно. – И в знак признательности тот подарил папе свою дипломную работу, на которой изображен его отец в синагоге. Это до революции еще было, мы тогда не здесь жили… Вот и вся история. Ну а теперь вы. Герлик говорил, что вы замечательный рассказчик и что вы могли бы написать множество романов, если бы не писали так много статей.

Княжна довольно шумно вздохнула.

– В самом деле? Он так сказал? – Ефим аккуратно отлепил свой парик от подушки, улыбнулся про себя. – Как хорошо, что ваш брат покинул нас на время, а то бы я ему задал перцу сейчас.

– Я сказала что-то не то? – Когда Сарино лицо стало серьезным, она еще больше походила на тех мадонн, что висели на каждом этаже венского Музея истории искусств.

– Право, Сарочка, история моя военная, вряд ли молодым женщинам будет интересно ее слушать.

– Товарищ красный командир, – вдруг сухо выстрелила княжна, закуривая папиросу, – как еще вас просить даме! – И послала в сторону Ефима длинную струю дыма.

«Действительно, как еще?!»

И тогда он начал прямо с первых страниц романа, с того места, как «стукнул в щели между небом и землею выстрел», и когда дошел до главы «Замок», Герлик уже вернулся, снова устроился поудобней у ног княжны. К тому времени все они смотрели на Ефима уже как на комиссара Ефимыча.

Глава седьмая Замок

Настойчивое ржание лошади, разлетающееся по сторонам чвоканье копыт по скисшей, потерявшейся от дождя дороге.

Родион Аркадьевич отлипает от окошка, находит за своею спиною застывшего у дверей комиссара и припадает к стеклу снова.

– Хорошо еще, что так оно обернулось, могло ведь и иначе сложиться.

– Могло, конечно, могло, – соглашается комиссар.

– В сторону штаба ускакали. – Белоцерковский тыкает пальцем в темный квадрат стекла, чтобы Ефим прислушался к стихии. – Вам такая расстановка сил о чем-то говорит?

– Разве что о любезности.

– Да-а-а?.. – Родион Аркадьевич снова оборачивается.

– Если б захотели взять, взяли бы.

– А раз не взяли?..

– …Значит, мимо приказа пошли, – а про себя подумал: «Посчитали, видно, что за дело я Кузьму зарезал, объяснил Верховой, что есть у комиссара право порядок в частях наводить».

Родион Аркадьевич от окна к столу, нацелился коньяку принять.

– Что ж… – сердце массирует. И кривится так, будто за ним только что приходили. – Вот ведь как оно бывает, – рюмку с коньяком в себя, а после: – Хо-о-у, бог епипетский!.. – и давай снова одной рукой сердце массировать, другою гриб склизкий вилкой накалывать, подбирать: – Ать, ать, ать… Ах ты ж, неуловимый! – но вот поймал, приготовился «неуловимого» в рот закинуть, тот чуть снова не ускользнул, в последнюю секунду был пойман и немедленно масленично проглочен доктором.

Родион Аркадьевич грудью потеплевшей вперед выдвинулся – в неосязаемую сетку пахнущего снедью воздуха. Ефимычу наливает щедро – до краев.

– Прошу. Душе вознаграждение требуется за пережитое волнение. А как же, а как же… Душа ведь инструмент тонкий.

– Благодарю, но мне сейчас никак нельзя!

– Как говорили в нашем курене в таких случаях: «ай, бросьте!», кому-кому, а вам уж точно не повредит, да и сколько там ваш кедровец нынче стоит – подпаленную керенку?

– Благодарю! – Коньяк показался Ефимычу интересным.

– Не за что! Чувствуете, как смолой отдает? А?.. А?.. Вот!.. «Счастливый случай миром правит. Дурак – ругает, мудрый – славит»… Не помните, чье это? А?..

– Не помню. – Ефимыч подумал: сам небось на ходу и сочинил. Ясное дело – миром случай правит, а вот будет ли он «счастливым»… Комиссар на всякий случай положил себе под левую руку «браунинг», под правую – «маузер», после чего сел прямо напротив двери: ситуации бывают разные, в особенности когда не война и не мир, а так, что не разобрать.

Родион Аркадьевич, взглянув на этот комиссарский арсенал, проверил, на месте ли запонка, хлопнул еще рюмашку для окончательного и бесповоротного успокоения, заявил в меру философски:

– Вот ведь как оно бывает. Да… да… Что, запонки мои понравились? Заметил, украдкой смотрите.

– Никогда прежде не встречал такого глубокого черного цвета. Будто они на тебя глядят, а не ты на них.

– Да, есть такое дело… – Родион Аркадьевич вытащил запонку из манжеты и с гордостью положил в центр блюдца.

В круге белого фарфора, под керосиновой лампой, черный овал притягивал к себе еще сильнее.

– Оникс, черный агат на греческом золоте… Сильный камень. Правда сильный… Через что я только с ними не прошел!.. Не знаю, говорит ли вам что-то гравировка на камне?..

Ефим поднял запонку из блюдца, прищурился, пробуя разобраться в символике, поднес к самой керосиновой лампе.