Паровоз из Гонконга

Всякий раз, оставаясь с отцом наедине, Андрей испытывал чувство скованности и неловкости. Отец был так недостижимо умен и так беспросветно занят, что с ним не о чем было говорить, любые вопросы заранее казались натужными и глупыми. И отец тоже тяготился молчанием, но сделать ничего не мог. Очень редко им удавалось по-человечески разговориться. Последний раз это было в позапрошлом году, августе, на Миловидовском озере. Как-то так случилось, что отец, не очень любивший загородные вылазки, согласился поехать с Андреем на пляжи, куда с утра потянулся весь город, и они нашли в камыша плоскодонку с одним веслом и поплыли по ярко-синей воде. Гулкий стук мелких волн о сухие борта, теплая светло-серая, вся в веселых трещинках древесина, молодой, беззаботный отец в рубахе с расстегнутым как сейчас, воротом... На голове у него был полотняный белый картуз в таких щеголяли герои довоенных кинокомедий. Заплыли далеко, к бывшим кожевенным заводам, собирали зеленую тину, сушили ее, складывая на бортах, и совершенно серьезно обсуждали, какое применение этому волокну можно найти в народном хозяйстве... Со встречных лодок спрашивали, что за заготовки делает Иван Петрович, а он отвечал: "Морскую корову собираемся завести". Сочетание солнечного тепла и озерной прохлады вызывало особый, пронзительно-тонкий озноб, небо шумным казалось от множества быстро плывущих крупных августовских облаков, и было во всем этом что-то еще, простое и печальное, от чего даже сейчас сладко болела душа. Словно сговорившись, ни сын, ни отец никогда не вспоминали вслух про этот незабываемый день "А здорово мы тогда, помнишь?.." - даже мысль о том, что можно это произнести, вызывала у мальчика отвращение.

- Да, вот так, брат, - сказал отец, перехватив его беспокойный взгляд - Ехали, ехали - и приехали...

Он как будто боялся разговаривать с сыном, как будто бы ждал, что с него будет спрошено, и даже голос подал первым, вопреки обыкновению, чтобы упредить вопрос: "Папа, так как же это все у нас получилось?" Нет, Андрей не собирался об этом спрашивать: пусть останется надежда, что отец и сам толком не знает - и не хочет знать.

- Как-то странно все, -глядя в сторону, проговорил Андрей. Непонятно, зачем нас прислали...

- Та, испорченный телефон, - ответил отец и тихонько засмеялся. Москва уверена, что мы тут нужны, потому что такая информация идет от советника. Советник считает, что на кампусе кипит работа, потому что в этом его заверяет Звягин. А Звягин ждет и надеется, что все образуется... обще ко славе государевой и ко блаженству народному.

- А зарплату тебе кто будет платить?

- Наша сторона. Мы же здесь в порядке помощи.

- Ну, и что ты собираешься делать? - спросил, помолчав, Андрей. Есть у тебя какой-нибудь выход?

Вопрос прозвучал как-то очень сурово, и, почувствовав это, Андреи смутился. Но отец ответил серьезно и просто:

- Есть, сынок. Даже целых три.

- Целых три? - переспросил Андрей.

- Именно. Первый выход - сидеть тише мыши и делать вид; что занят я выше головы. Но этого я, к сожалению, не умею.

- Не умеешь?

- Не умею. - Отец снова засмеялся и покачал головой. - Вот я и думаю: не будет нам тут добра. Не поворотить ли нам оглобли, пока не поздно? Пойти к советнику и сказать: так и так...

- Да ты что? - испугался Андрей. - Это ж позор!

- То-то и оно, - сказал отец, подумав. - То-то и оно, что позор. Значит, остается третий выход: выбивать нагрузку и честно пахать. Ничего другого я не могу.

- А выбить... сможешь? - осторожно спросил Андрей.

- Я постараюсь.

Он хорошо это сказал, без хвастовства ("Да уж я уж постараюсь, конечно!") и без всяких там обиняков ("Постараюсь, но ... сам понимаешь, сынок..."). Нет, отец даже мысли не допускал, что он _недостоин_. "Господи, может быть, я вообще напрасно мучаюсь?.. Хорошо бы так". У Андрея отлегло от души, он умолк и, стараясь не смотреть на отца (чтобы он, чего доброго, не прочитал в его взгляде благодарности и любви), стал рассматривать площадь.