Паршивая овца [Мертвецы выходят на берег.Министр и смерть. Паршивая овца]

Я оглянулся. Жара становилась почти невыносимой. Дверь была окружена красной полоской пламени, которое стремилось прорваться в комнату. На стенах появились, в прямом смысле этого выражения, огненные надписи. Пол трещал. Ничто не горит так быстро, как старые деревянные дома в Бергене. Я чувствовал себя рождественским гномом, который перепутал время и решил спуститься с подарками вниз по печной трубе на два дня раньше сочельника.

— Здесь кто-нибудь есть? — внезапно заорали перед окном.

Я заколотил по нижней доске.

— Поберегись! — услышал я в ответ.

Я отпрянул от окна, и тут эффективно заработал топор. Несколько ударов — и в окно заглянул человек с черным шлемом на голове.

Еще несколько ударов, и окно свободно.

— Быстро! Иди сюда!

Я вдохнул дым и словно на неустойчивых роликовых коньках подкатил к нему.

Меня обхватили сильные руки и вытащили из окна. Внизу на улице зааплодировали. С громким треском в том самом месте, где я стоял, провалился пол. Взвился рой искр. Из глубин дома вырвался тяжелый вздох, как будто только сейчас он понял, что все кончено.

Дождь размазывал по лицу гарь. Я хватал ртом воздух, как после марафонского бега.

— Как ты себя чувствуешь? — спросил пожарный. — Там были еще люди?

В ответ на оба вопроса я лишь покачал головой.

Наконец мы достигли земли. Мне помогли спуститься.

— О черт! Да ведь это же Веум! — услышал я голос.

Другой, более низкий голос ответил:

— Веум? Тогда мы приехали слишком рано.

Я открыл глаза и посмотрел вверх. Старший инспектор полиции Данкерт Мюус собственной персоной с плохо скрытым презрением смотрел на меня сверху вниз.

— Испытавший боль никогда ее не забудет, — пробормотал я и закрыл глаза.

4

В отделении реанимации все происходит очень быстро — либо вы умираете сразу же, либо вас переводят в обычную палату, где процесс умирания занимает несколько больше времени. Хотя возможно, что вас сразу отсылают домой.

Во рту у меня по-прежнему сохранился привкус дыма, но по слегка подгоревшим бровям и покрасневшему лицу вполне можно было решить, что я просто-напросто уснул в солярии. Девушка в белом халате, которая, похоже, выросла на бананах и чипсах, не была настроена растрачивать свои улыбки на мужчин старше сорока и поэтому без лишних эмоций принесла мне прозрачный, как рентгеновский снимок, кофе и бутерброды с раздавленными сардинами в томатном соусе, некролог которым был тут же на месте написан на кусочках белого сыра. Я спросил, нет ли у нее сегодняшних газет. Нет, у нее их нет. Тогда я включил радио. По первому каналу вещали о финансовых дебатах в Стортинге. По второму каналу меня оповестили о пробках на подъездах к Осло. Я переключился на местную станцию, но и тут мне поведали о пробках — но теперь уже в Бергене. Таким новостям я предпочел тишину.

Утренний обход пронесся мимо меня подобно экспрессу. Я был выписан прежде, чем они успели увидеть меня. Я облачился в свою собственную одежду, от которой за километр пахло дымом, и с трудом расчесал волосы. За последние две недели я не был более близок к смерти, чем сейчас. Затылок до сих пор ощущал жар пламени.

Спустившись в большую приемную, я тут же купил парочку газет. Я красовался на первой странице обеих, что мне совсем не понравилось. «Страшный пожар на Нэстегатан. Варг Веум, частный сыщик, был вынесен из горящего дома в последний момент». Вышеупомянутая персона висела в лучших традициях умирающего Карлсона, который живет на крыше, на руках бравого пожарника-констебля.

«Преднамеренный поджог?» — вопрошала другая газета. Вопрос был явно рассчитан на доверчивую публику, но ни на первой, ни на какой другой страницах, ответа не давалось. «Пострадавшего несут в машину „скорой помощи“», гласила подпись к фотографии. Но слава Богу, никому из журналистов хотя бы этой газеты не пришла в голову идея выяснить, что именно представлял собой пострадавший.

Я оглянулся, чтобы убедиться, что никто в приемной не узнал меня. Представители моей профессии не очень любят, когда их лица тиражируются на первых страницах газет в большом городе. Но мне не стоило огорчаться. Большинство спешивших мимо людей никогда не смогли бы узнать самих себя на газетных фотографиях. У всех них были обычные лица посетителей больниц, говорившие: «Только не подумайте, что мы сами больны. Мы здоровы как… быки».

У меня не было с собой денег на такси, и я направился на автобусную остановку на северной стороне тоннеля Хаукеланд. Над районом Ульрикен низко проплывали облака, шел дождь, и листва на мокрых улицах уже почти превратилась в кашу. На душе от этой мерзкой погоды становилось совсем тоскливо. Из канализационного люка исходил запах, словно от мертвеца.

Когда норвежцы стоят на остановке в ожидании транспорта, то почти никто из них не стоит под навесом, даже если идет дождь. Места под козырьком хватает только для двоих. Остальные остаются под дождем, как будто двое в укрытии больны заразной болезнью и к ним опасно приближаться.