Партизанской тропой Гайдара

— Сколько помню, всегда он был веселый, шутил, и еще — не мог спокойно видеть моего сына. Как войдет в хату, сразу схватит его, расцелует скристь и все спрашивает: «Что, Виталька, поедем к Тимуру? Поедем?»

Виталий, высокий, сильный, сидит здесь же, слушает рассказ матери и грустно улыбается, изредка вставляя несколько слов.

Я торопливо записываю. Мне ясно, что это еще одна неизвестная страница партизанской биографии Гайдара, который оставил память о себе и в этом доме. И я вдруг понимаю: сколько бы ни отыскалось теперь людей, знавших Аркадия Петровича, каждый расскажет что-нибудь новое. И потому надо искать.

...В райцентр Гельмязево, расположенный в двадцати километрах от Леплявы, приезжаю с Афанасией Федоровной. Она еще в первую нашу встречу, перечисляя партизан, назвала Ивана Сергеевича Тютюнника.

Зная трагическую судьбу большинства бойцов, я уже собирался в своем списке живых и мертвых и против этой фамилии поставить скорбный знак, но Афанасия Федоровна поспешно добавила:

— Тютюнник жив...

Иван Сергеевич, бывший начальник штаба отряда, бывший председатель Гельмязевского райисполкома, а ныне пенсионер, ведет нас в прохладную, по-городскому обставленную комнату. Достает папку с завязочками, в которой у него хранятся документы.

От него я узнаю историю возникновения отряда, созданного по указанию Полтавского обкома партии.

Командиром отряда стал секретарь Гельмязевского райкома Федор Дмитриевич Горелов, комиссаром — председатель колхоза в селе Гладковщина Мойсей Иванович Ильяшенко, а начальником штаба — он, Тютюнник, в ту пору председатель райисполкома.

Ивану Сергеевичу отлично запомнился день, когда в лагере появился Гайдар.

— Было с ним в тот раз человек семь или восемь, — вспоминает Тютюнник. — В том числе старший политрук Белоконев, батальонный комиссар Захар Максимович Бугаев... Нет, простите, Бугаев пришел дня на три раньше... Между прочим, Захар Максимович прислал недавно в райком письмо. Адрес его можно узнать. Командовал группой полковник Орлов. Летчик. Имени его не знаю. Мы ведь все тогда больше по фамилии... Орлова и других командиров, кто был с ним, проводили в лагерь, накормили, дали переодеться. Началась беседа. Старший политрук Белоконев, помню, говорит:

«Мы к вам, собственно, ненадолго. Побудем немного и начнем пробираться на Большую землю».

«Я никуда отсюда не пойду, — ответил ему Гайдар. — Я буду жить в семье этих патриотов...» (Я привожу вам подлинные слова Аркадия Петровича.)

...По совету Тютюнника захожу к Ефросинье Лаврентьевне Свистуновой — жене Горелова. Войну она провела в эвакуации, но когда вернулась, обошла окрестные села, выясняя подробности гибели мужа.

Ефросинья Лаврентьевна дает мне с собой две фотографии Горелова. Я обещаю, пересняв, прислать обратно.

Возвращаемся на райкомовском «газике». Небо затянуло. Вот-вот хлынет дождь. Паром уже не ходит. Поздно. А на рассвете отплывает моя «Ракета». Афанасия Федоровна просит шофера заехать к знакомому деду, у которого есть моторная лодка.

Дед выходит через полчаса, ругаясь и не глядя в мою сторону. Я ему сочувствую — дует пронизывающий ветер. И пока моторка, высоко подняв нос, взлетает с волны на волну, старик не перестает неизвестно кому жаловаться, что его, с больными-то ногами, согнали в такую погоду с горячей печки.

Лодка мягко ударяется о берег. Выскакиваю из нее на песок и от души благодарю деда.

— Чуешь, хлопец, — перебивает он меня, — не скажи Феня Степанец, що ты корреспондент и сбираешь росповеди за того письменника, що вбит под Леплявом, — не повез бы ни за якие гроши. Правда, сам я цего письменника не бачил, брехать не буду. И книг его тоже не читал. Но сказывали: хороша была людына. И уважение, хлопец, я не тебе — ему сделал.

...О поездке в Лепляву я рассказал по радио. Стали приходить письма. На стол к Лидии Сергеевне Виноградской, редактору передачи, они ложились толстыми пачками. В них назывались новые имена и новые адреса — нити для дальнейшего поиска.

Я тут же начал писать по этим адресам. Наступила мучительная пора ожиданий ответа.

И вот первое письмо — от Захара Максимовича Бугаева... Потом еще и еще...

Безмолвная картотека имен и старых, пяти — десятилетней давности, адресов словно оживала. За фамилией, часто без имени, без отчества, вдруг вставал человек — со своим характером, своей героической и трудной судьбой, своим пониманием Гайдара. Сложность судеб этих людей придавала особую весомость тому, что они могли сообщить.

Более тридцати человек, более тридцати биографий, сотни страниц присланных ими воспоминаний и писем о Гайдаре — таков был неожиданный, ошеломляющий итог.

Но одних писем было уже мало. И тогда, положив в рюкзак портативный магнитофон, я снова отправился на Украину, чтобы всех повидать, со всеми побеседовать.

Из этой поездки я привез необычную летопись. Только старинные летописи составлялись мягкими гусиными перьями на плотном пергаменте, а эта была незримо начертана миниатюрным электромагнитом на гибкой пластмассовой ленте. Чтобы прослушать без перерыва все записи, не хватило бы и двух суток.